Мегрэ сердится - [33]

А ведь когда-то Жанна была красива. Она любила Малика, который использовал ее в своих интересах, как любого, с кем его ни сводила судьба. Теперь, спустя много лет, любовь к нему соединилась у Жанны с ненавистью, злоба и ожесточение — с животной преданностью. Ею владели противоречивые чувства к этому человеку, иногда появлявшемуся у нее в доме, чтобы отдать приказание.

Да, бывают такие люди на свете. Но ведь бывают и другие. Например, два эти завсегдатая в маленьком баре, два последних посетителя в этот поздний час: один — толстый колбасник, другой — худой, злобный, напыщенный, гордый от сознания, что служит в каком-то государственном учреждении — быть может, в мэрии. Оба они играли в шашки в десять часов вечера, сидя у большой печной трубы, к которой колбасник время от времени прислонялся.

Колбасник держался самоуверенно, потому что у него были деньги, а выиграет он или проиграет, его мало тревожило. Партнер же его считал, что мир плохо устроен: человеку интеллигентному» получившему образование, по справедливости должно житься легче, чем этому невежде, который режет свиней.

— Еще один стаканчик… Простите, два!

Кампуа вместе с внуком катил теперь по направлению к вокзалу Сен-Лазар. Нечего и сомневаться: у старика на сердце скребли кошки, и, восстанавливая в памяти прошлое, он думал о жестоких словах Мегрэ.

Он ехал в Гавр. Еще немного, и он отправился бы, против воли, к норвежским фьордам, как багаж, отправленный Маликом. А ведь он старик. Как тяжело говорить правду таким людям, уличать их в неблаговидных поступках!

Мегрэ, мрачный и насупленный, снова сел в такси, но на этот раз не рядом с шофером, а забился в угол машины.

Бернадетта Аморель — та еще старше. Комиссар не знал, да и не мог знать — ведь он же не Господь Бог, — видела ли она, как старый Кампуа проехал мимо ее дома в своей нагруженной вещами машине.

А если видела, то, конечно, все поняла. Может быть, она еще проницательней, чем сам Мегрэ. Встречаются же такие женщины, особенно старухи, обладающие даром провидения.

Если бы Мегрэ был в Орсене и проходил, как вчера, мимо ее окон, то наверняка увидел бы, как она разговаривает со своей служанкой.

«Знаешь, Матильда, а ведь он заставил убраться отсюда старого Кампуа!» Мегрэ не расслышал бы этих слов, но он видел бы, как две эти женщины долго разговаривали, чем-то взволнованные, после чего Матильда вышла из комнаты, а старуха Аморель все ходила из угла в угол, пока наконец к ней с виноватым видом не зашла ее дочь Эме, жена Шарля Малика.

Иначе и не могло быть.

Семейная драма назревала в течение двадцати лет, а теперь, через несколько дней после гибели Мониты, с минуты на минуту должен произойти взрыв.

— Высадите меня здесь!

Он шел по Аустерлицкому мосту. Домой идти не хотелось. Сена казалась совсем черной. На уснувших баржах иногда мелькали огоньки, по набережной бродили тени.

Мегрэ шел медленно, засунув руки в карманы, с трубкой в зубах, по пустынным улицам, обрамленным гирляндами фонарей.

На площади Бастилии, на углу улицы Рокетт, огни были ярче и резче. Этот свет, роскошь бедных кварталов, так же необходим, как и ярмарочные палатки, где можно выиграть пачку сахару или бутылку шипучки, необходим, чтобы выманить людей из их темных и душных улочек.

Он пошел на эти огни к просторному, почти пустому кафе, где наигрывал аккордеон и несколько мужчин и женщин за рюмкой вина ждали неизвестно чего.

Он знал их. Он столько лет провел, занимаясь делами самых разных людей, что изучил их насквозь, даже таких, как Малик, считающих себя гораздо умней или хитрее остальных.

С такими людьми всегда бывает труднее. Приходится преодолевать иллюзию порядочности, которую придают им изысканные манеры, прекрасные дома, автомобили, слуги.

Нужно научиться видеть их такими, как они есть, без позолоты, голенькими!

Теперь Эрнест Малик дрожит от страха, как какой-нибудь жалкий воришка, которого в два часа ночи, во время облавы, вталкивают в полицейскую машину.

Мегрэ не видел, но мог догадываться, как разыгрывалась драматическая сцена между двумя женщинами в комнате Бернадетты. Он не видел, как Эме, жена Шарля, упала посреди комнаты на колени и поползла по ковру к ногам матери.

Теперь это уже не имело значения. В каждой семье, как говорят англичане, есть свой «скелет в шкафу».

Два прекрасных дома на берегу рек у излучины Сены, где она особенно широка и красива. Два прекрасных дома, утопающих в зелени среди мягко вздымающихся холмов. На такие дома смотришь, вздыхая, из окна поезда.

Как, должно быть, счастливы люди, живущие в них!

Здесь протекли долгие жизни. Жизнь старого Кампуа, который всегда работал, а теперь совсем износился и отправлен на запасной путь. Или Бернадетты Аморель, потратившей впустую свою бьющую ключом энергию.

Мегрэ шел, охваченный гневом. Вогезская площадь оказалась пустынной. В окнах его квартиры горел свет. Он позвонил и, проходя мимо привратницы, пробурчал свое имя. Жена, заслышав его шаги, тотчас открыла дверь.

— Тихо! Он спит. Только что уснул.

Не важно. Разве он его сейчас не разбудит, не возьмет за плечи, не встряхнет?

«Вставай, малыш! Довольно упрямиться».