Мегрэ расставляет ловушку - [33]

Вид Мегрэ был страшен, ярость овладела им помимо его желания, и Монсин, сразу как-то уменьшившийся в размерах, был потрясен.

— Не бойтесь. Я не буду вас бить. Просто хотел проверить, тот ли вы, каким я вас представлял. Вы умны. Вы выбрали квартал, известный вам как свои пять пальцев, ведь вы жили в нем с детства. Выбрали бесшумное оружие и в то же время такое, которое в момент удара приносило вам физическое удовлетворение. Нажатие на курок пистолета или подмешивание яда ничего подобного бы не дало. Вам необходимо было уничтожать, истреблять. Вы убивали, но это не удовлетворяло вас: вам нужно было ожесточиться, остервенеть. Вы разрезали платья жертв, белье, и, несомненно, это заинтересует психиатров. Не трогали своих жертв потому, что неспособны и никогда не были настоящим мужчиной.

Монсин вдруг поднял голову и посмотрел на Мегрэ.

— Эти платья, комбинации, бюстгальтеры, трусики были для вас символом женщины, и вы резали их на куски. Интересно, говорили ли вы жене, возвращаясь с Монмартра, что ходили проведать мать? Установила ли она связь между вашими визитами и убийствами? Видимо, господин Монсин, я запомню вас на всю жизнь. Ни одно дело не волновало меня так сильно. Вчера после ареста никто из них не подумал, что вы невинны. А одна даже решила спасти вас. Если последнее убийство сделала ваша мать, то ей нужно было сделать всего лишь несколько шагов по улице Местр. Если вас решила выручить жена, то, видимо, она вполне согласна, если мы вас выпустим, жить и дальше рядом с убийцей. Я не исключаю никого. Они обе тут с самого утра и еще не сказали друг другу ни слова. И я спрашиваю себя: нет ли между ними скрытой зависти? Между ними годами шла борьба. Кого же вы любили больше, кому больше принадлежали? Кому вы отдаете честь спасти себя?

Он было хотел что-то добавить, но телефонный звонок прервал его:

— Алло! Да, это я… Да, господин судья… Он тут… Прошу прощения, я буду занят еще час… Нет, пресса не лжет… Один час!.. Они тут, обе…

Мегрэ бросил трубку и направился в кабинет инспекторов.

— Приведите женщин!

Пора кончать. Если и это усилие ничего не даст, то, значит, он не способен проникнуть в суть дела, раскусить их.

Он попросил только один час не потому, что был уверен в себе, а как милостыню. Через час он сдаст это дело, и Комельо сможет поступать как ему заблагорассудится.

— Входите, дамы! — легкая дрожь в голосе, подчеркнутое спокойствие, когда он пододвигал стулья, выдавали его волнение. — Я не собираюсь вводить вас в заблуждение. Закрой дверь, Жанвье. Нет! Не уходи. Останься и веди протокол. Повторяю, я не собираюсь обманывать вас, уверяя, что Монсин сознался. Я допросил бы вас тогда каждую отдельно. Как видите, я решил не прибегать к таким маленьким хитростям нашей профессии.

Мать, так и не присевшая, направилась к нему, собираясь что-то сказать. Он сухо бросил ей:

— Постойте! Не сейчас…

Ивонна Монсин, как на приеме, пристроилась на краю стула. Она бросила взгляд на мужа и тотчас уставилась на комиссара, боясь прослушать что-нибудь, следила за движением его губ.

— Сознается или нет, но он убил пять раз, и вы знали это. Вам более, чем кому-либо, известны его слабые стороны. Рано или поздно это должно было произойти. Рано или поздно он бы кончил в тюрьме или сумасшедшем доме. Одна из вас сообразила, что, совершив новое убийство, сможет отвести от него подозрение. Нам остается только узнать, кто из вас двоих убил этой ночью некую Жанин Лоран на углу улицы Местр.

Мать взорвалась:

— Вы не имеете права допрашивать нас без адвоката. Я запрещаю им говорить. Наше право — воспользоваться юридической помощью.

— Присядьте, мадам, не стоя же вы будете давать показания.

— Вы заблуждаетесь, думая, что я буду давать показания! Вы действуете, как грубиян, невежа и вы… вы…

Злоба, накопленная за несколько часов, проведенных с глазу на глаз со своей невесткой, вырвалась наружу.

— Я повторяю: сядьте. Если будете продолжать бесноваться, я позову другого инспектора, и он станет допрашивать вас, а я займусь тем временем вашим сыном и его женой.

Эта перспектива охладила ее пыл. Перемена произошла прямо на глазах. Она застыла с перекошенным от ярости ртом, потом сказала:

— Я хотела бы посмотреть все это!

Разве она не мать? Не ее ли права самые древние, наиболее неоспоримые, чем у этой девчонки, завлекшей ее сына?.. Это ее плоть, а не Ивонны.

— Одна из вас, — повторил Мегрэ, — совершив убийство, надеялась спасти Монсина, находившегося в это время под стражей. Но это укрывательство продолжалось, я уверен, уже с давних пор. Вы не боялись день за днем находиться с ним в одной квартире, не протестуя, без всякого шанса остановить его, если ему взбредет в голову убить вас. Вы любили его по-своему.

Взгляд, каким мадам Монсин одарила невестку, не остановил его. Никогда в своей жизни Мегрэ не видел столько ненависти в человеческих глазах.

Ивонна сидела не шевелясь. Она держала руки на красной сафьяновой сумочке и неотрывно следила за выражением лица Мегрэ, словно загипнотизированная.

— Мне остается сказать вам только одно. Монсин почти наверняка спасет свою жизнь. Психиатры, как обычно, не придут к единому мнению. Они продолжат свой спор в суде, а сами присяжные ничего не смогут понять из их рассуждений. Так что есть шанс отправить Монсина до конца его жизни в сумасшедший дом.