Мегрэ колеблется - [38]

— Однако он ведь должен знать…

Она снова закурила сигарету. Курила она непрерывно, одну сигарету за другой, глубоко затягиваясь.

— Разве вам не встречались люди, потерявшие всякую связь с жизнью, с действительностью? Люди, которые выворачиваются сами перед собой наизнанку, как перчатка.

Поговорите с нашими друзьями — с нашими приятельницами, пусть они скажут — проявил ли муж интерес к кому-нибудь из них? Уступая моим настояниям, ему иногда приходится бывать с гостями, но при этом он почти никого не замечает, почти ни с кем не разговаривает… Весь уходит в себя…

— Скажите, пожалуйста, он сам выбирает знакомых?

— Это люди, с которыми мы должны встречаться По своему положению. Люди нормальные, ведущие нормальный образ жизни.

Мегрэ не спросил ее, что она называет нормальным образом жизни, считая, что лучше дать ей высказаться. А ее монолог становился все более назидательным.

— Прошлым летом, поверьте, он ни единого раза не был ни на пляже, ни в бассейне! Все время просидел в саду под деревом… То, что до замужества я принимала за рассеянность (представьте, вдруг он переставал меня слушать), впоследствии обернулось полной неспособностью жить с людьми.

Вот почему он уединяется у себя в кабинете, почти не выходит оттуда, а уж если выйдет — таращит на всех глаза, словно филин, ослепленный светом… Вы поторопились с выводами, мосье Мегрэ!

— Я хочу задать вам еще вопрос… Он был заранее уверен в ответе.

— Вы прикасались к револьверу со вчерашнего дня?

— А с чего бы это?

— Я жду не вопроса, а ответа.

— Нет.

— С какого времени вы его не трогали?

— Наверно, несколько месяцев… Я уже целую вечность не наводила порядок в этом ящике.

— Но ведь вчера-то вы мне его показывали.

— Ох, совсем забыла…

— А раз я брал его в руки, значит, там остались мои отпечатки — поверх других?

— И это все, что вам удалось установить?

Она смотрела на него так, словно ее огорчало, что Мегрэ такой неловкий, такой недотепа.

— Вы очень красочно рассказали мне про отчуждение вашего мужа, об отсутствии у него контакта с жизнью. А вот вчера еще он занимался у себя в кабинете чрезвычайно важными делами с людьми, которые в облаках не витают.

— А как по-вашему, почему он избрал специальностью Морское право? Ведь он ни разу в жизни не был на корабле, никогда не знал моряков… Все у него только на бумаге, все — в теории, ясно?.. И это еще раз подтверждает то, о чем я вам говорила и что вы никак не хотите принять во внимание…

Она вскочила и принялась расхаживать по комнате, словно это помогало ей собраться с мыслями.

— И даже его конек, пресловутая статья шестьдесят четвертая… Разве это не доказывает, что он просто боится — боится самого себя и старается себя успокоить? Он знает, что вы здесь и допрашиваете меня, — в нашем доме все известно, кто куда и зачем пошел. Знаете, о чем ему думается? О том, что нервы у меня не выдержат и я потеряю голову. Тогда подозрение падет не на него, а на меня… А попади я в тюрьму — он свободен.

— Минутку. Мне что-то непонятно. О какой еще другой свободе идет речь?

— О полной его свободе.

— А на что ему это после смерти мадемуазель Ваг?

— Найдутся другие мадемуазели.

— Значит, вы думаете, что муж воспользовался бы вашим отсутствием и завел бы любовниц?

— Почему бы нет? Это тоже возможность увериться в себе.

— И потом по очереди убивать их?

— Не обязательно убивать всех.

— Но ведь как будто он не способен поддерживать отношения с людьми?

— Да. С людьми нормальными — с людьми нашего круга.

— Людей, не принадлежащих к вашему кругу, вы не считаете нормальными?

— Вы же прекрасно понимаете, что я хотела сказать… Ненормально, что он водится с…

— Почему?

В дверь постучали, она отворилась, и вошел Фердинанд в белой куртке.

— Мосье Мегрэ, вас спрашивает кто-то из ваших сотрудников.

— Где он?

— Здесь, в коридоре… Он сказал, что это очень срочно, и я решился провести его сюда.

В полутьме коридора комиссар увидел Люка.

— Одну минуту, мадам Парандон, вы разрешите?

Он притворил за собою дверь. Фердинанд ушел. Жена адвоката осталась у себя в комнате одна.

— Что такое, Люка?

— Утром она два раза проходила через гостиную.

— Это точно?

— Совершенно точно… Отсюда вам не видать, а из гостиной хорошо видно. В доме на Цирковой улице у окна почти целый день сидит один калека…

— Очень старый?

— Да нет, просто пожилой — лет пятидесяти… Когда-то попал в аварию и потерял ноги… Теперь торчит у окна целый день и от нечего делать наблюдает за всеми, кто тут ходит взад и вперед… А еще его интересует, как моют машины, особенно «роллс-ройсы…» Судя по тому, что он мне рассказывал, — а я задавал ему всякие дополнительные вопросы, — его показаниям верить можно… Фамилия его Монтанье… А дочь у него — акушерка.

— В котором часу он видел мадам Парандон в первый раз?

— Чуть позднее половины десятого.

— Она шла в направлении кабинетов?

— Да. Он разбирается в планировке квартиры даже лучше нас… Да и об отношениях адвоката с секретаршей знает.

— Как она была одета?

— В голубом, в домашнем.

— А во второй раз?

— Минут через пять после этого она прошла по гостиной обратно… И его поразило, что она даже не заметила, что в глубине комнаты горничная вытирала пыль.