Мегафон - [36]

Мисс Литтенхэм постучала по мраморной плите и тоном капризного ребенка закричала: — Папа! Да ну же, папа, открой!

Мраморная плита, снаружи казавшаяся совершенно неподвижной, вдруг отодвинулась в сторону, и в отверстии, у основания колоннады, показалось живое продолговатое лицо мистера Меррита Литтенхэма. Финансист посмотрел на дочь с некоторым удивлением.

— То-то мне казалось, что я слышу лай Раджи. Давно ты здесь?

— Всего несколько минут, — улыбнулась Мэри Литтенхэм. — Да это неважно, я непрочь поупражнять свои легкие.

— Но я не слыхал тебя. Надо устроить какое-нибудь приспособление, чтобы человек, находящийся под прудом, слышал все, что происходит снаружи… поставить диктофон… или что-нибудь в этом роде.

— Это же пустяки, папа.

— Да я не про тебя… просто надо довести до конца то, что задумано. Человек всегда должен знать, что его окружает… — Финансист оглянулся по сторонам, видно, прикидывая, где лучше установить звукоусилитель. — А почему ты так рано вернулась? — спросил он.

— Я ушла из «Трибуны», — рассеянно ответила мисс Литтенхэм, занятая мыслью о том, как подступиться к отцу с интересовавшим ее вопросом.

— Ты уже постигла всю газетную премудрость? — спросил он с едва заметной иронией.

— Во всяком случае, теперь для меня в ней непонятного меньше, чем раньше.

— Твой брат, Мэри, не мог бы сказать этого о себе. Чем же ты намерена заняться?

— Я подумывала о банке…

— В банке пришлось бы пробыть дольше трех-четырех месяцев, чтобы разобраться хоть в чем-нибудь.

— Да, знаю. Поэтому я и говорю, что еще не остановилась окончательно на банке… Кстати, папа, правда, что члены правления Уэстоверского банка постановили выдать премию тебе и самим себе?

— Откуда ты это узнала?

— Так это правда?

— Сначала скажи, откуда у тебя такие сведения?

— Не могу сказать.

— Почему?

— Я никому не давала обещания молчать, значит, не интересно и выбалтывать.

Низенький отец высокой, стройной дочери вылез из своего убежища на солнечный свет.

— Мэри Литтенхэм, твое поколение, повидимому, считает, что верх остроумия — говорить вздор. И если вам удастся сказать что-нибудь явно бессмысленное…

— Знаешь, папа… — смеясь, перебила девушка, — это мне напомнило кое-что. В банк я, пожалуй, пока не пойду. Можешь ты устроить меня личным секретарем к этому новому члену Конгресса с такой смешной фамилией?

— Какой член Конгресса?.. А, Каридиус?

— Да.

— Что это тебе вздумалось?

— Когда ты сказал о бессмысленных словах, я вспомнила о наших политиках, а именно политиков мне и хотелось бы изучить.

— Ты ошибаешься, — возразил мистер Литтенхэм, — какую бы туманную сентенцию ни изрек политик, это прежде всего профессиональная привычка никогда не выбирать фаворита, пока скачки не кончились. Это вовсе не бессмыслица, а житейская философия.

— А все-таки от банка премию ты получил, папа?

— Почему ты так думаешь?

— Потому что ты сегодня в духе, так и сыплешь остротами.

— А почему ты интересуешься премиями?

— Каким образом вы их получаете?

— Сами себе назначаем.

— А акционеры не возражают?

— Большинство ничего об этом не знает.

— А те, кто знают?

— Мэри, — серьезно сказал мистер Литтенхэм, — это, действительно, вопрос. Акционеры нынешних трестов — это меняющаяся группа игроков, которые ставят на то, наживает ли деньги данный трест, или нет. Если мы наживаем деньги…

— Кто это «мы»?

— Ну, старшие служащие, директора, правление. Если мы наживаем деньги, акции повышаются, и пайщики получают свою долю прибыли, продавая свои акции на бирже.

— Но предполагается ведь, что если трест наживает деньги, то и акционеры должны…

— Не знаю, кто это предполагает. Я говорю о реальной трестовской политике, Мэри, о той, которую допускают теперешние законы. Я не имел в виду ветхозаветных условий. Так вот, деньги, которые мы вложили в трест в этом году, пойдут на пользу рядовым держателям бумаг… косвенно, разумеется.

Наступила пауза. Затем мистер Литтенхэм спросил свою дочь, почему она хочет быть секретарем Каридиуса, только что избранного в Конгресс.

— Потому что я сразу войду в курс. Он абсолютно ничего не понимает в делах Конгресса, и я буду учиться одновременно с ним.

— И гораздо быстрее его… Но зачем тебе политика?

— Потому что, насколько я понимаю, политические деятели являются связующим звеном между людьми, которые владеют нашим государством, и народом, который на них работает. Я хочу изучить это звено, вот и все.

Мистер Литтенхэм нагнулся и закрыл отверстие, из которого только что появился.

— Если бы я не верил в исключительную уравновешенность твоего ума, я запретил бы тебе вмешиваться в политику, Мэри.

— А, значит, ты можешь устроить меня секретарем?

— Я финансировал предвыборную кампанию Эндрью Бланка.

— Да, но этот Каридиус был противником Бланка.

— Я ведь не имел дела непосредственно с Бланком. Я договаривался со стариком Крауземаном, а Крауземан, — он подмигнул дочери, — ты ведь знаешь, как такие дела делаются? По всей вероятности, в этой скачке он поддерживал обоих кандидатов. Я сейчас позвоню Крауземану.

И отец с дочерью направились туда, где в конце широкой аллеи маячили высокие башни Пайн-Мэнор. Огромный пятнистый дог последовал за ними.