Медвежьи невесты - [14]

— Марусю, вставай, — повторял Самагадан уже более настойчивым и решительным тоном. — Я корову подоил, яичек пожарил. Иди, кушать будем.

Жена снова не удостаивала его ответом.

Брови азербайджанца нависали над его черными и горячими, как южная ночь, глазами и, неизменно теряя по утрам свое обычное в течение всего остального дня терпение, он наклонялся к самому уху Маруси.

— Вставай, Барахло! Век не спал что ли? — выходил из себя Самагадан.

Услышав «барахло», Маруся подскакивала на постели, и её ладонь несколько раз методично и звонко опускалась на гладкую лысину мужа.

Самагадан терпеливо сносил эту ежедневную экзекуцию и принимался за яичницу, а Маруся нервно закуривала на постели.

Муж тем временем расправлялся с яичницей, не забывая, впрочем, оставить одно-два яйца второй половине и шёл на работу.

А Маруся, позавтракав, не весть откуда извлекала очередную заначенную бутылочку, но пить в одиночестве, разумеется, гиблое дело. Поэтому женщина брала дочь и шла пьянствовать к жене лесника.

Возвращалась обычно запоздно, и сразу забиралась на печку, отделявшую одну комнату от другой, в которую определили новосёлов.

На лавочке у печки спали теперь дети, а Юра с женой — на полу.

Так и жили, пока как-то днём Нина снова не разговорилась с соседкой Нюрой.

В чём-то их судьбы были похожи. Детство новой знакомой прошло в детдоме, а потом встретился хороший человек Юра Голичанин, родилось двое детишек. Оба взрослые уже, учатся в Красноярске.

Так что большой дом опустел на время — только сами супруги и брат Юры Виктор в нём живут.

— Что вы там теснитесь? Переходите лучше к нам, — предложила Нюра и привела главный довод. — У нас баня.

Баня у Юры с Нюрой и впрямь была знатная, дым вываливался наружу не по-чёрному, через дверь, а по-белому — через трубу. Голичанин срубил её своими руками. Всё как положено — и предбанник, и парная — соседям на зависть и на радость. Как воскресенье — все к нему: пусти, мол, Юра, попариться.

Пускал, конечно: ни от него, ни от бани не убудет, и воды в большой железной бочке на всех хватит.

… В тот же день и переехали к Голичанину. Нюра напекла детям воздушных маленьких блинчиков, только сметаны в доме, как всегда, не осталось.

— Да. Отдал собаке, — не стал отпираться Голичанин.

— Не два ж литра выливать ей, надо и о людях подумать… — проворчала Нюра.

Впрочем, ссоры в доме были редким явлением.

Жить у Голичанина было и уютнее, и веселее, а от этого и посёлок казался Нине уже совсем не таким, как при первой встрече, а приветливым и светлым.

22

Внучку плакальщицы звали Варвара Матвеевна, и она, явно, была из тех особенных старушек, кто знает всё обо всех и даже больше — нечто подспудное, что человек может даже сам в себе не замечать, а на челе его отчетливо написано: во столько-то лет и от того-то умрет, вот столько-то у него будет детей и столько-то внуков.

— Так и знала, что придешь сегодня, милая, — пропела-прошамкала старушка. — Лепешек с утра напекла.

— Откуда знала, бабушка? — удивилась Нина. — Я ведь и сама с утра не собиралась…

— А я ведь специально тебе не дорассказала тебе о Чёрной собаке, — прозвенел смех ржавеющим колокольчиком. Знала, что любопытство приведет тебя ко мне.

— Может, тогда, и как зовут меня, знаете? — усмехнулась Нина.

— Не знаю, врать не стану, — чуть-чуть обиделась старушка. — Зачем мне знать, когда сама расскажешь? Меня, скрывать не стану, Варвара Матвеевна зовут.

— А я Нина.

— Так вот, Ниночка, собиралась ты ко мне или не собиралась… Это только кажется, что сами мы решаем, чему случиться с нами… Судьбу, её ведь и на коне не объедешь. Что написано тебе на роду — сбудется непременно. Одна только внучка моя обманула судьбу…

— Как это «обманула судьбу»? — уже понемногу перестала удивляться странным речам Варвары Матвеевны Нина.

— А вот так, — в голосе старушки звенела гордость за внучку. — Учёная она у меня, да ни на кого-нибудь училась, а на саму хозяйку тайги.

— На хозяйку тайги? — Нина снова невольно округлила глаза, что польстило рассказчице.

Она таинственно улыбнулась выцветшей и обеззлобленной временем улыбкой и продолжала говорить.

— Хозяин леса кто у нас?

— Медведь. Кто ж еще! — угадала Нина.

— Он, злодей косолапый. Красив, силен, но опасен — не приведи Господь один на один повстречаться с мишкой в лесу! И дочь, и зять от лап его погибли, осиротил ненаглядную мою совсем еще крошкой. Так ведь и ей на роду было написано принять смерть от медведя в том же возрасте, что матери её. Двадцать три было Настеньке, а стрекозе моей двадцать пять скоро стукнет.

— Как же она судьбу обманула?

Нина забыла даже о таинственной чёрной собаке.

— А-а, — хитро улыбнулась старушка, радуясь, что рассказ её заинтересовал приезжую. — Я ж говорю, что училась она у меня не на кого-нибудь, а на хозяйку тайги, есть в Красноярске такая особая школа для девочек. Но ни распутных, ни замужних туда не берут. Миша он ведь сразу чувствует, когда перед ним девочка. Его звериное чутьё не обманешь. Если не целочка — разорвет и церемониться не станет. Косолапому подавай только чистых, незамужних. Такую как заметит в лесу — так лезет обниматься, собака, — старушка хихикнула и продолжала. — А смех, между прочим, плохой. У медведя ласки такие, что невзначай и зашибить может, и когтищами своими до кости разорвать.