Медовый месяц: Рассказы - [2]

Вот что значит бывалый человек! Фанни восторгалась Джорджем, но в глубине души мечтала наконец где-нибудь сесть и не привлекать к себе внимания.

— Мне… мне здесь нравится, — сказала она.

— Ну, что ж… — немного слишком быстро согласился Джордж, потом сел, тоже чуть-чуть быстрее, чем следовало, едва ли не раньше Фанни, и скороговоркой заказал: — Два чая и эклеры с шоколадным кремом.

— Злушаю, зэр, — произнес метрдотель, потом опять открыл и закрыл рот, словно готовясь нырнуть. — Может быть, сначала желаете тозты? У наз очень хорошие тозты, зэр.

— Нет, — резко проговорил Джордж, однако все же обратился к Фанни. — Ты ведь не хочешь тостов, дорогая?

— О нет, Джордж, спасибо, — пролепетала Фанни, мечтая лишь о том, чтобы метрдотель поскорее ушел.

— Пока готовят чай, леди не желает взглянуть на омаров? — продолжал спрашивать метрдотель, гримасничая и крутя салфеткой, как плавником.

Джордж окаменел.

— Нет, — повторил он.

Фанни опустила глаза и принялась расстегивать перчатки. Когда через несколько секунд она подняла голову, человек исчез. Джордж снял шляпу, бросил ее в кресло рядом и пригладил волосы.

— Слава богу! — вздохнул он. — Наконец-то ушел. Эти иностранны ужасно надоедливы и ничего не хотят понимать, пока на них не накричишь. Да ты видела. Боже мой! — в голосе Джорджа звучало нечто странное, и, не сочти Фанни это совершенной нелепостью, она бы не усомнилась что он не меньше ее боится метрдотеля. Неожиданно Джордж стал ей еще дороже. Его большие загорелые руки, которые она так хорошо знала, лежали теперь на столе, и Фанни уже хотела обвить их своими и сжать изо всех сил, но, к ее удивлению, Джордж опередил ее. Он наклонился над столом и взял ее руки в свои. — Фанни, милая моя Фанни, — глядя в сторону, прошептал он.

— Джордж!

Блаженное мгновение прервалось из-за тоненького треньканья тинг-тинг-тутл-тутл. Кажется, будет музыка, решила Фанни, но сейчас это не имело для нее ни малейшего значения. Ничто не имело значения, кроме ее любви. С ясной улыбкой вглядывалась она в такую же улыбку на милом лице, и, счастливая, она хотела сказать: «Джордж, давай останемся тут… за этим столиком, потому что он замечательный и море тоже замечательное. Давай останемся». Но она ничего не сказала, только глядела на него серьезными глазами.

— Милый, — прервала Фанни затянувшееся молчание, — я хочу спросить тебя о чем-то ужасно важном. Обещай мне ответить. Обещаешь?

— Обещаю, — сказал он с едва заметной излишней торжественностью, желая попасть в тон.

— Тогда… — Фанни опять помолчала, потом поглядела на стол, подняла взгляд на Джорджа и с нежностью спросила его: — Ты уверен, что знаешь меня? Да-да, знаешь меня.

Однако это слишком. Знает ли он свою Фанни? Тут он широко, по-детски улыбнулся.

— Думаю, что да, — Джордж вдруг ощутил волнение. — А почему ты спрашиваешь?

Фанни поняла, что он подумал не о том, и торопливо продолжала:

— Дело вот в чем. Люди очень часто, даже если они любят друг друга, не совсем… нет, это так трудно… не совсем понимают… Не хотят понять. Мне кажется, это ужасно. Чужие, несмотря ни на что. — В глазах Фанни мелькнул страх. — Джордж, с нами такого не может быть, правда? Никогда?

— Никогда, — со смехом ответил Джордж, он только собрался сказать ей, как сильно любит ее носик, но тут появился официант и заиграл оркестр. Флейта, гитара и скрипка веселились вовсю, и Фанни представила, будто она не уследила за чашками и блюдцами, у которых выросли крылья, и они вот-вот готовы улететь. Джордж съел три эклера, Фанни — два. У чая оказался довольно странный вкус…

— Омар побывал в чайнике! — стараясь перекричать оркестр, громко пошутил Джордж.

…Но все равно чай был вкусным, к тому же, когда отодвинули поднос и Джордж закурил, Фанни уже могла оглядеться, потому что к этому времени почти совсем освоилась в кафе. Самое большое впечатление на нее произвел оркестрик, притаившийся в тени дерева; он состоял из толстого гитариста, будто только что сошедшего с рекламной картинки, темноволосого флейтиста, так высоко поднимавшего брови, словно он сам удивлялся извлекаемым им звукам. Только скрипача не было видно.

Они перестали играть так же неожиданно, как и начали. И тут Фанни обратила внимание на высокого старика с седыми волосами, стоявшего рядом с оркестром. Как это она не заметила его раньше: костюм с потертыми швами, высоким засаленным воротником и неприлично поношенные ботинки на пуговицах? Еще один метрдотель? Не похоже. И все-таки он стоит и смотрит куда-то поверх столиков, словно думает о чем-то своем, одинаково отрешенный и от оркестрантов и от посетителей. Кто же это?

Фанни была не в силах оторвать от него взгляд, но вот он тронул пальцем воротник, негромко кашлянул и обернулся к оркестру. Вновь появилась музыка, бурная, беззаботная, страстная, она метнулась в открытое небо и вернулась к одинокой фигуре старика. Стиснув руки и ни на кого не глядя, он запел.

— Бог ты мой! — воскликнул Джордж.

Изумились все, даже дети, которые, оторвавшись от мороженого, застыли с поднятыми ложками… Тоненький, слабый голосок, как воспоминание о прежнем, наверное, красивом голосе, пел по-испански в абсолютной тишине. Он дрожал, но тянулся вверх, касался высоких нот и падал вниз; это было неизбежно, и он молил о пощаде. Оркестр заиграл другую мелодию, и старик поклонился публике, сознавая, что он отвержен, что это был провал.