Медовый месяц - [56]

– В ад, – проговорил Пол. Мы обе взглянули на него.

– Дорога в ад, – сказал Пол. – Думаю, вы сами убедитесь, что в ад.

– Ну, хватит об этом, – сказала я, откидываясь на сиденье.

– А что за история с Алексом? – довольно враждебно спросила Флора.

– С Алексом никакой истории. Ничего не случилось. Он уехал.

– Он посеял в ней смятение, – сказал Пол.

– Эй! – воскликнула я. – Клише.

– Королевам позволяется использовать клише сколько заблагорассудится,[51] – возразил он. Флора посмотрела на меня.

– Смятение – довольно точное описание, – проворчала я. – Слушайте: бегство Эда не имеет к Алексу никакого отношения. Но это правда – снова увидеть Алекса представляется невероятным. – Мне вдруг захотелось, чтобы она поняла. – Я не чувствовала такого… Не знаю как долго. Не могу толком описать. Я чувствовала… Что-то вроде «Слава богу, теперь со мной это случилось». Теперь я понимаю, на что это похоже. И для чего все это было.

– Ах да, когда все эти маленькие экзистенциальные замысловатости разглаживаются – наступает счастье, – сказал Пол.

– Ни с чем несравнимое, – согласилась я.

– Как же, как же, – возразил он, – а наркота?

Вы когда-нибудь ощущали, как ваш внутренний регулятор яркости скользит от плюса к минусу? Как он выключает все прекрасное многообразие цветов, сводя его к безжалостному и страшному черно-белому? Когда я и впрямь очнулась в той реальной куче дерьма, в какой оказалась, то обнаружила, что стою в спальне для новобрачных и гляжу на нью-йоркский пейзаж. Одна.

Лихорадка кризиса прошла, и я осталась с тихим жужжанием боли и неспособная возбудить в себе хотя бы малейший интерес к происходящему – фактически неспособная даже говорить. Мне вполне нравилась моя жизнь – до прошлой ночи. Все шло неплохо – до прошлой ночи. Я была благодарна судьбе, ну, понимаете, за ее маленькие радости: здоровье, работу, друзей, ожидания звонка – за все такое.

А если говорить правду – действительно правду, то главным источником моей боли был не Эд, а Алекс.

Алекс был моим наркотиком, я непроизвольно подсела на иглу и теперь блуждала по плоской равнине отвыкания. У меня был отходняк отрезвления, который рано или поздно поражает влюбленных с первого взгляда, и я думала: ведь не случайно Алекс оказался на балконе в отеле, а это значит, что он – Тот Единственный. Типа того: мы оба любим арахисовое масло, и это значит, что он – Тот Единственный. Двоюродная сестра подруги его сестры ходила в ту же школу, что и я, и это значит, что он – Тот Единственный. Он согласился со мной, что Роджер Мур – лучший Джеймс Бонд, и это значит, что он – Тот Единственный.

А если бы его почему-то не оказалось на балконе – что ж, это значила бы, что все в жизни случайно, все лишено смысла, и – гм, на этом действительно можно поставить точку.

Но если он все-таки оказался там по какой-то причине – что ж, говорил мой внутренний голос, значит, я облажалась. Упустила великий случай. Опоздала на лодку. Потому что он ушел. Я переживала в своей душе такую же панику, как в тот момент, когда увидела Красного Теда, пожираемого мусоровозом, и всем своим существом поняла – вероятно, впервые, – что в жизни бывают вещи, которых уже не вернуть. Что время нельзя повернуть вспять и вся королевская конница, вся королевская рать не может Шалтая-Болтая собрать.

Я не знала, что делать с этой мыслью. Казалось, она никуда меня не приведет. Я думала, что мне, вероятно, нужна помощь. Возможно, если я буду ждать в отеле достаточно долго, Эд вернется. И я просто расскажу ему про Алекса, а потом отправлюсь в психлечебницу, и мне вправят там мозги, а потом мы с Эдом будем лет пятьдесят ходить на консультации для пар, а потом начнем все сначала.

Глава шестнадцатая

На следующее утро в страшную рань зазвонил телефон. Я схватила его.

– Извини, это не он, – послышался в трубке голос Дел.

Со сна и от раздражения я не могла вымолвить ни слова, ну, несколько секунд.

– Это самый возмутительный способ для начала разговора.

– С тобой все в порядке? – спросила она.

– Мне лучше было бы не вставать.

– Почему? Ночью что-то случилось? – спросила она.

– Нет, – ответила я. – Никаких изменений. Я провела ночь длинных ножей на балконе в отеле. Выходила туда часов до трех ночи, а учитывая разницу в часовых поясах, это о чем-то говорит. Длинные ножи.

Я услышала, как Дел что-то говорит Маку, а потом мне:

– Мак хочет поговорить с тобой, – и передала ему трубку.

Мак сказал, что собирается в Гемптон на встречу с… он назвал имя легендарного кинорежиссера – на его легендарном пляже в Лонг-Айленде, и считает, что мне лучше бы поехать с ним.

Я глубоко вздохнула. Я не знала, с чего начать: в голове пробегали слова и фразы вроде «возмутительно», «как ты смеешь» и «ты уже расстроил мой брак».

– Мак, – сказала я, – шел бы ты на хрен! – Я чувствовала, что лучше подвести черту.

Снова на линии послышалась Дел.

– Хладнокровнее, – сказала она.

– А с тобой я еще поговорю, – ответила я и повесила трубку.

Только после того как я проделала свою утреннюю медитацию, до меня дошло, что Мак и Делла, вероятно, хотели мне помочь. Моя медитация заключается в следующем: я ложусь, вытянувшись на кровати, и смотрю в потолок, а треволнения текущей недели крутятся и крутятся в моей голове. Не совсем дзен.