Медовые дни - [72]

– Где я? Что случилось?

Иона положила кларнет, легонько, почти незаметно взмахнула правой рукой, давая сотням слушателей понять, что пора расходиться по домам, и сказала:

– Ничего страшного. После церемонии официального открытия миквы тебе стало плохо, вот и все.

– Странно, – сказал Джеремайя. – Ничего не помню. Все стерлось из памяти.

«Иногда говорить правду преступно», – подумала Иона и накрыла его руку своей ладонью:

– Церемония была очень достойная, очень трогательная. И миква потрясающая, великолепная. Если бы твоя жена знала, как ты увековечил ее имя, она была бы довольна.

* * *

Данино тоже пытался скрыть, что произошло в микве в Сибири. Как только уехала скорая, он по совету пиарщика собрал всех очевидцев и заставил поклясться, что никто ни о чем не проболтается.

– Незачем лить воду на мельницу Йермиягу Ицхаки, – объяснил он.

Но соблазн был слишком велик, и один из членов горсовета выдал секрет Ицхаки, а тот взамен пообещал включить его в свой избирательный список. Однако Ицхаки предавать полученную информацию гласности не стал и проявил к Аврааму Данино великодушие, какое могут позволить себе только абсолютно уверенные в своей победе люди. Он пригласил мэра к себе, в расположенное у него во дворе святилище, и хорошо знакомым Данино тоном попросил «закрыть за собой дверь».

– Зря ты не послушался Нетанэля Анихба, – язвительно произнес Ицхаки.

Данино прикинулся непонимающим.

– Я все знаю, Данино, – сказал Ицхаки, наклоняясь к мэру. – Знаю, какую мерзость увидели в микве люди, когда пришли за Мендельштрумом. Знаю, что на мужскую половину заходили женщины. Знаю про алкоголь, знаю про… Ладно, хватит. Мне даже говорить об этом и то противно. Данино, мы оба знаем, что это скандал. Если про это пронюхают журналисты, они от тебя мокрого места не оставят. Но я волнуюсь не за тебя, а за город. Ты представляешь, что станет с нашей репутацией? Что про нас подумают верующие? Как к нам будут относиться туристы? Разве после такого позора мы сможем называть себя Городом праведников? Кто сюда поедет? Сторонники Шабтая Цви и Якова Франка? Что мы сделаем с теми, кто захочет побить их камнями?

– Что ты предлагаешь? – спросил Данино и впервые за два срока своего пребывания на посту мэра со страху не сунул руку в штаны, а подложил под правое бедро.

– Объяви, что снимаешь свою кандидатуру. А я забуду об этой истории. Навсегда.

– Хватайтесь за это предложение обеими руками, – уверенно посоветовал пиарщик из Города грехов, когда они сидели в его немецкой машине, припаркованной на стоянке мэрии. По радио передавали зажигательную сальсу. – В сложившейся ситуации, – сказал он, – это наилучший выход. Отдохнете несколько лет от политики. А на следующих выборах, после того как Ицхаки погрязнет в скандалах, снова выставите свою кандидатуру. Память у наших избирателей короткая, как автомат «узи».

– Но чем я буду все эти годы заниматься? – спросил Данино, в упор глядя на пиарщика. – Вы не понимаете. Я должен все время что-то делать. Когда у меня появляется свободное время, я начинаю думать о Януке. Вижу его щечки… его глазки… Вспоминаю, как они закрылись, когда у него поднялась температура…

– Чем заниматься? – переспросил пиарщик, барабаня пальцами по рулю в ритме сальсы. – Откуда я знаю? Ну откройте винодельню, организуйте производство крафтового вина. В Городе грехов это сейчас нереально модный тренд. Думаю, до вашей глуши он в конце концов тоже доберется. Я больше скажу. Может, я даже войду с вами в долю. Анонимно. Со временем.

– Правда? – усомнился и одновременно приободрился Данино.

– Возможно. Но при условии, что вы не возьмете в долю этого типа, Бен-Цука. Парень он работящий, ничего не скажешь, но я не доверяю вчерашним безбожникам. Кто поменял взгляды один раз, может поменять их и во второй.

* * *

Покинув направлявшуюся в микву колонну, Бен-Цук поехал домой. Из-за штабеля сложенных у крыльца газовых баллонов ему навстречу вышла Айелет-Батэль. В глазах у нее застыл немой вопрос.

– Не здесь, – сказал он и повел ее в ближайший переулок.

Но из окна дома, возле которого они стояли, высунулась чья-то голова, и они поспешили уйти в другой переулок. Туда вслед за ними вбежала стайка хохочущих детей, и им пришлось ретироваться в сквер. А в сквере в этот утренний час было слишком много младенцев, жадных до материнского молока, и матерей, жадных до сплетен. Пригнувшись, словно над головами у них свистели пули, они бросились в заброшенный квартал художников и спрятались в полуразрушенном доме. Когда-то в нем жил выдающийся живописец, создавший свою школу, но сейчас там обитали только черные кошки, которые при виде Батэль и Бен-Цука бросились врассыпную.

Проникший в окно луч солнца осветил Батэль, позолотив ее локоны.

– Я беременна, – сказала она.

– Откуда ты знаешь? Прошло же всего несколько…

– Я знаю, – перебила она его и положила руку на живот. – Знаю – и все тут.

– Что ты намерена делать? – спросил он, накрыв ладонью ее руку, лежавшую на животе.

– Мы можем сбежать. Уедем из страны «что люди скажут» как можно дальше и создадим семью. Если ты хочешь, разумеется. Ты хочешь?