Медовые дни - [48]

– Всего хорошего, – ответил он и ушел. Это стоило ему огромного труда.

И вот он снова летел на ее зов. Услышав по телефону ее голос, он и обрадовался, и испугался.

– У меня проблема, – сказала она. – Можешь приехать?

«Мошик, – вяло пытался он внушить себе, – ты не обязан это делать. Пошли туда кого-нибудь другого. У тебя еще есть шанс спастись…»

* * *

– Катя! – возбужденно, как вернувшийся с баскетбольного матча мальчишка, крикнул Антон, вбегая в дом. Вместе с ним в помещение ворвался пряный аромат цветущих растений, и Катя чихнула. – Котик! Я сейчас такое тебе расскажу – ты обалдеешь!

– Что случилось? – спросила она, утирая нос, и добавила: – Чаю хочешь?

– Чаю? – захохотал Антон. – Революционеры не пьют чай!

– Революционеры?

– Именно! – Антон подошел к бару со спиртным. – Сегодня в еврейской стране наконец-то кое-что произошло!

– Ты поставил Шпильману детский мат?

– Ха! – Он разлил по рюмкам коньяк. – Подожди. Сейчас расскажу. Терпение!

– Антон, если ты не заметил, я уже давно жду.

– Жалко, Котик, что тебя там не было…

Катя уперла руки в боки – явный признак того, что она готова взорваться, – и он приступил к рассказу:

– В общем, сегодня в десять утра подходим мы к клубу. Все члены шахматной лиги. На входе стоит какая-то женщина и нас не пускает. Я ей говорю: так, мол, и так, мы в клуб. Но она по-русски – ни бум-бум. Знай себе лопочет что-то на иврите. Ребята, конечно, расстроились и собрались уже поворачивать назад, но тут Никита – нет, представляешь, Никита! – влез на валун, как Ленин на броневик, и толкнул речугу!

– Что же он сказал?

– Он сказал, что этот клуб – наш, потому что он находится в нашем квартале, и она не имеет права нас не впускать. Мэрия игнорирует нас с первого дня, но сегодня мы положим этому конец! Мы, может, и старые, но и старики заслуживают уважения. Если она не освободит нам проход, сказал он, он не ручается за ее безопасность. С другой стороны, зачем подвергать опасности такую красивую женщину, которая станет еще привлекательней, если распустит волосы и приоденется. Он даже не исключает, что сам… Тут я понял, что его понесло не туда, и крикнул ему: «Ближе к делу!» Он опомнился и показал на забор: «Давайте-ка навалимся все вместе! Что она нам сделает? Нас не одолели ни немцы, ни Сталин. Мы, старики, объединились и вопреки всему репатриировались дружной командой. Так неужели нас остановит какой-то жалкий забор?»

– И что сделала эта женщина? Она же ничего не поняла.

– Не поняла. Но когда мы навалились на калитку, сразу ее отперла.

– И что? Там действительно шахматный клуб?

– Не совсем.

– А что же?

– Ну, что-то вроде места для мытья.

– Баня, что ли?

– Не совсем баня. Лавки есть, но не деревянные. Парной нет, веников тоже.

– Тогда что же это?

– Да какая разница! – рявкнул Антон и глотнул из рюмки. – Настоящие революционеры не спрашивают, что это. Настоящие революционеры спрашивают, что я хочу из этого сделать.

* * *

– Какие еще шахматы? – недоуменно переспросил Данино и развел в стороны большие пальцы сунутых за пояс рук.

– Не знаю, – извинился Бен-Цук. – Понятия не имею, как им это в голову пришло.

– Но это же… Это же миква. Какой из нее клуб? Куда они кладут шахматные доски? Где сидят? В бассейне?

– Когда я пришел туда во второй раз, бассейн был заложен деревянными досками, а в раздевалке стояли столы и стулья. Кроме того, они оборудовали уголок с чайными принадлежностями.

– Какие еще столы и стулья в раздевалке? Это же собственность мэрии!

– Похоже, у них там есть мастер на все руки. Я, честно говоря, был поражен.

– Это катастрофа, Бен-Цук! Катастрофа! Ты понимаешь, что будет, когда приедет Мендельштрум? Когда он увидит, что вместо миквы мы построили шахматный клуб?

– Так давайте его закроем. Повесим на дверь замок.

– Не пойдет. Мендельштрум черным по белому написал: к его приезду миква должна работать. Ра-бо-тать! Мы должны найти выход из положения, Бен-Цук. Обязаны! Ты пытался с ними поговорить?

– Пытался. Но они не говорят на иврите, а мы с Айелет… то есть с Батэль… ну, с банщицей… мы не говорим по-русски. Может, полицию вызвать?

Нет одиночества горше, чем одиночество человека, которому надо принять решение. Данино посмотрел на украшающие его кабинет портреты политических лидеров. Бен-Гурион. Герцль. Вейцман. Леви Эшколь. Как бездетные супруги, мечтающие о потомстве, и одиночки, отчаявшиеся найти пару, ничком ложатся на могилы праведников, прижимаясь губами к камню в надежде слиться с ними душой и проникнуть в сокровенные тайны Торы, так Данино в минуту сомнений обращал взор на лица политических лидеров, смотревшие на него со стены: вглядывался в глаза мыслителя Герцля, решительного премьера Бен-Гуриона, благородного бунтаря Менахема Бегина или мудрого дедушки Леви Эшколя. Кстати, последнего он ребенком видел лично на церемонии закладки первого камня в основание так и не построенного городского колледжа и даже немного с ним пообщался. Вернее, это Эшколь пообщался с ним. Правда, говорил он на идише и Данино ни бельмеса не понял, но ему понравились интонация Эшколя и теплота, звучавшая в его словах.

– Нет, – наконец выдал он. – Я не хочу связываться с полицией. Через два месяца выборы, и скандалы мне ни к чему. Неизвестно, чего ждать от этих русских. Они вполне способны разбить о голову полицейского бутылку водки.