Медовые дни - [42]

* * *

В школе у Айелет была учительница Талмуда, которая всегда приносила на урок большую коробку зерновых хлопьев. Раз в несколько минут она совала руку в коробку, вынимала горсть хлопьев и быстро отправляла в рот. «У меня язва желудка, – объясняла она. – Если я ее не покормлю, она меня съест».

Много лет спустя, когда новый знакомый Айелет, Яков, спросил ее, в какой именно момент она поняла, что Бог есть, она ответила не сразу.

– Не было такого момента, – после долгого молчания сказала она. – На меня не снизошло откровение. Мне на плечо не опустился ангел. Со мной не говорил из горящего куста Бог.

– Но все-таки? – настаивал он. – С чего это началось?

Тогда Айелет вспомнила свою школьную учительницу.

– С язвы. У меня в душе была язва, и мне надо было ее чем-то накормить.

* * *

Иногда, например сидя на скамье в спортзале в ожидании, когда ее команду вызовут на баскетбольную площадку, Айелет размышляла о том, что случилось бы, если бы:

– Мошик согласился бежать с ней из страны «что люди скажут»;

– она родила и они вместе растили ребенка;

– ее отец не покончил с собой;

– мама ее любила.

Пришла бы она тогда к Богу?

Или человек взывает к небесам, только когда ему очень плохо?

* * *

Раввин из центра Хабада в Нью-Дели был похож на ее отца, но поняла она это только много лет спустя, когда умерла ее мать. На похороны в Израиль она не полетела. Еще чего. Но тетка прислала ей ссылку на сайт, который в память о сестре создала с помощью двоюродных братьев Айелет. На одной из помещенных там фотографий она увидела свою семью: мама, папа и маленькая Айелет на прогулке. Папа держит ее на руках, мама держит папу под руку.

Отец на фото совсем молодой, не старше тридцати. Бородка, намек на щетину на подбородке, нос, почти целующий верхнюю губу, и, конечно, улыбка и добрые глаза… Не то чтобы они с раввином были похожи как две капли воды, но сходство бросалось в глаза.

«А может, – думала она, прокручивая экран, чтобы посмотреть другие фотографии, – это и есть то самое недостающее звено в рассказе о цепочке событий, превративших меня из Айелет в Батэль?»

Поначалу она питала свою «язву» словами из Песни песней (в центре Хабада книга сразу привлекла ее внимание своим названием, и с полки, где стояла литература по иудаизму, она сняла ее первой). «Да лобзает он меня лобзанием уст своих!» «Подкрепите меня вином, освежите меня яблоками, ибо я изнемогаю от любви». «Голубица моя в ущелье скалы под кровом утеса! Покажи мне лице твое, дай мне услышать голос твой, потому что голос твой сладок и лице твое приятно…» Какая красота! Почему на уроках Библии никто не рассказывал им про эту красоту? Почему их всегда спрашивали только об одном: «Кто это сказал и кому?» Все записи в блокноте вдруг показались ей до ужаса убогими. «Я пишу, как говорю, а могла бы писать на прекрасном иврите», – сокрушалась она, стыдясь своего невежества, и, чтобы доказать себе, что уже не боится, стала посещать недавно организованный в центре Хабада в Нью-Дели религиозный семинар. Каждый четверг верующие и неверующие под руководством молодого рыжего раввина обсуждали очередную главу Пятикнижия и отрывок из Талмуда.

На первых занятиях она молчала, убежденная, что все остальные владеют материалом лучше нее. Но однажды набралась храбрости и не без волнения предложила взглянуть на обсуждаемую проблему под другим углом.

– Вы обратили внимание на то, что на протяжении всей двадцать второй главы Книги Бытия ни разу не упоминается Сара? По-моему… это не случайно. Потому что в ее присутствии ничего этого не произошло бы. Какая мать согласится, чтоб ее сына принесли в жертву? Автор библейского текста просто решил облегчить себе жизнь и вычеркнул Сару из этой главы. Но мне… То есть на мой взгляд, это показывает, насколько все это мужская история. Только мужчина способен на такой религиозный фанатизм, чтобы занести нож над родным сыном. Только Бог-мужчина может потребовать, чтобы в доказательство веры ему принесли в жертву маленького ребенка…

Она замолчала, и в комнате стало тихо. Такая тишина наступает, когда на проигрывателе заканчивается одна композиция, а игла еще не успела добежать до следующей. Айелет была уверена, что раввин выгонит ее с семинара. Но тот мягко сказал:

– Ты подняла интересный вопрос, Айелет. Он волновал многих наших мудрецов. Мне кажется, их точка зрения немного отличается от твоей, но давайте это обсудим. Кто хочет высказаться? Почему наша праматерь Сара не упоминается в этой главе?

Теперь Айелет с большим нетерпением ждала четверга и встречи с другими участниками семинара. Ей нравилось чувствовать, что ее мозг работает с максимальным напряжением; нравилось возвращаться после семинара домой; нравилось включать в свои записи в блокноте цитаты из древних священных текстов. Ей нравился раввин. Нравились его скромность и безграничное терпение, с каким он воспринимал ее провокационные высказывания, нравилось, что в конце каждого занятия он пел под гитару песню Эхуда Баная: «Пока дождик не превратился в ливень, я должен найти незапертую дверь… Поверь: если ты что-то сломал, ты можешь это починить. Да-да». Не Шломо Карлебаха, не Иегуду Галеви, а именно Эхуда Баная.