Медовая Жертва - [5]

Слова – первый и последний миф человечества, бессильный открывать, он призван объяснить. Имя заменяет сущность. Имя делает сущность разменной монетой. Такова цена кумира этого.

Слова прозрачны, как холод прозрачен, но создают они туман. Ибо всегда говорят они больше, чем есть, и меньше, чем должны сказать.

Слово – нечто, чего всегда много и всегда недостаёт. Слово – великий мистификатор, а потому не прозрачно оно, но призрачно.

Слово – лжезагадка. Кажется нам, что скрыт в слове смысл, ибо привыкли мы искать в глубине, а лёд имеет объём, но не имеет он содержания другого, кроме самого себя. Что ж искать в глубине его, если снаружи таков он, как и внутри?

Речённое не есть ложь, как говорят, оно то только, что говорится, не более того и не менее. Кто будет требовать ото льда большего, чем просто быть льдом? А то, что лёд не жидкость и не пар, понятно без слов.

Не лжёт нам слово, но мы лжём верой своей в него. Оно же, вёрткое, подобное позёмке, как быстро меняет оно своё положение! И коли нет для нас Жизни, и коли слово для нас и есть жизнь, то как же не обмануться нам, доверившись флюгеру этому! Не там ищем мы правды, где следовало бы искать, да и не в правде соль, а в Жизни, но Её-то, единственную, и обменяли мы на множество слов красочных, да пустых, как матрёшки!

Думают многие, что слово – это весы, но не весы слово, а грузы! Вот почему думаю я, что продажны слова, ибо всегда можно положить больше их на чашу желанную.

О, не следует нам играться со словами нашими, ибо проиграем мы, не зная Жизни, а следуя лишь за тем, что зовётся у нас волей!

Слово – императив. Обозначив, посадили мы живое на цепь и не стали ни кормить, ни поить его, а требовать только исполнения предписаний наших. От того-то и гибнет живое, будучи обозначенным, став собственным надзирателем, благодаря имени своему. А что не обозначили мы словами нашими?..

Слово – вот он, холод сердец, вот он, великий тиран, играющий человеком. Ни шага вправо, ни шага влево – вот девиз епархии слова! Когда же поймём мы, что нетождественно слово обозначаемому? Когда же мы жизнь свою отпустим на волю? Когда ж дадим мы ей право быть Жизнью?

Подобны слова ледяным резцам, что анатомируют тело живое. И ни одна жилка не дрогнет на холодном лице слова-анатома, незнакомого с болью.

Когда строим мы фразу свою, Жизнь не способные в ней уместить и полноту Жизни теряющие, осуществляем мы вивисекцию холода.

Чем же являются для нас слова наши и череда слов бесконечная, если не иглами острыми, как ледяные сосульки! На них-то и распята жизнь наша, словно агнец, живьём освежёванный, растянута она и иссушена и Жизнью быть неспособна!

Не по лесам и лугам, не по горам и долинам, не по озёрам и рекам изучаем природу мы, но по пейзажам и картам слов наших! А потому не живём мы, но ходим по галерее картинной или по мастерской чертёжной! Одна дана жизнь нам, но её мы тратим на созерцание, а не на Жизнь!

Многое могут слова, многое! Переозначивание – вот заветный конёк их, что неведом мудрецам нашим! Ибо если бы знали они о возможности переозначения, то не стали бы и обозначать, и многое стало бы ясно им. Но не знают они, не знают, что картину реальности нашей с ног на голову перевернуть можно, означаемое переозначив!

Дурную игру затеяло слово, да нет в нас к словам своим критики, ибо сами стали мы теперь словом! Перестали мы Жить, но стали играть в жизнь, бросая кости слов на белое сукно морозного нашего савана. И не заметили мы, что это свои кости мы бросили!

Не верю я слову, но знаю я, что лучше уж переозначить, чем льститься ошибочным означением. Ибо обманулся человек, когда крест означил белой ослицей, а было бы сказано на горе Елеонской: «Принесите Мне крест, а ослицу хозяину её оставьте», – то, верно, избавлено было бы человечество от двухтысячелетнего бреда, что прославляет любовь, делая близость Двух невозможной.

Когда же любовь назовут одиночеством, тогда только и станут люди не образ искать, но человека. Когда же найдут они человека, тогда только и прекратят пляску свою паяцы одиночества нашего – чувства.

Когда откажутся люди от слов, тогда только и будет их ощущение правдой, пока же бред слов порождает чувств безумных галлюцинации. Безумие – синоним речи».

Я замёрз, сидя в подсобке. Да, правду говорят: «Холоден лёд познания!» И руки мои окоченели писать слова о словах.

Но вошёл Зар, разгорячённый весёлой борьбою своей со снегом, накинул мне куртку на плечи, и стало тепло. Вот оно, дело, что должно быть в Начале: забота о Другом.

Не работает Зар, но Смеётся он и Танцует! И слышу я Смех его, и вкушаю я его Танец, и ощущаю близость, счастье которой лишь Двум известно.

Я счастлив.

О ПРОХОЖДЕНИИ МИМО

Когда Заратустра покончил со своими делами, мы пошли домой. Мы шли длинными улицами города моего, где я родился и вырос. Красивы в городе этом фасады зданий, красивы, да холодны.

В холоде города этого лучше ощущаю я своё тепло и тепло Другого. Замерзают чувства мои, что не дают мне покоя и, подобно шутам обезьянничающим, вьют из меня верёвки.

Не любят мой город за его мрачность, а я же люблю мрачность эту, ибо делает она явственнее мой свет и свет Другого. А я нуждаюсь в этом, ибо пожираем я чувствами.