Медные колокола - [4]

Мне повезло дважды. У села Запутье, где жила тетушка, на поросшей кислицей и клевером горушке стоял светлый, словно полупрозрачный храм Молодого Бога. Звонкие колокола его разгоняли нежить на многие версты вокруг. Худенький светловолосый священник не жалел сил на то, чтобы уговорить селян посылать к нему детей учиться грамоте. Детей отпускали неохотно. Прихожане храма ещё готовы были терпеть подобное баловство, считая его чем-то вроде епитимьи или богоугодного дела во искупление грехов. Приверженцы же старых богов и вовсе полагали учебу блажью, мешающей их отпрыскам ударно трудиться на полях и огородах. Впрочем, особого противостояния между религиями не было, старые и новые боги вполне мирно уживались друг с другом, и дети из староверческих семей порой появлялись в домике, прилепившемся к воздушному храму.

Тетушка Всемила привела меня к отцу Яромиру сама. Я быстро выучилась читать и писать, прочла всю скромную библиотеку священника, четыре книги, имевшиеся у тетушки, а так же черный засаленный фолиант, найденный в чулане у сельского старосты его сынишкой. К огромному удовольствию отца Яромира и радости тетушки, у меня обнаружилась отличная память: однажды прочитав любой текст, я запоминала его наизусть, даже если не понимала, о чем в нем говорится а чаще всего так и бывало.

Четыре действия арифметики мне тоже дались без особого труда.

Пару лет спустя в начале весны в наше село пришла грудная лихорадка. Никакие отвары и настойки не помогали сбить жар, унять ломоту в костях и кровавый кашель, побороть слабость. Люди ложились один за другим, чтобы больше не встать. Те, кого лихорадка почему-то не трогала, метались из избы в избу, пытаясь хоть как-то помочь умирающим, но все было, по большому счету, без толку. Почти никто из тех, кто заболел, не выжил; лишь несколько человек чудом вырвались из раскаленных трясущихся лап страшной болезни.

Так не стало тетушки Всемилы; не пощадила грудная лихорадка и отца Яромира. Я осиротела во второй раз.

Присматривать за мной взялась дальняя то ли родственница, то ли свойственница Всемилы — невесть откуда объявившаяся тетка Бронислава. Взялась не просто так — за избу. Село с трудом приходило в себя после мора, желающих опекать сироту больше не нашлось, претендентов на жилье — тоже, и вовремя подсуетившаяся Броня в один миг вселилась в наш дом. Вместе с ней приехали три узла с барахлом, кривой муж Пилип и двое толстых драчливых мальчишек, Понька и Донька, отпрыски вышеупомянутой пары.

Мне быстренько выделили угол в сенях — благо, холода уже практически кончились, вода в ведре, стоявшем под дверью, почитай что почти и не замерзала по ночам, — а также подробно очертили круг моих повседневных многочисленных обязанностей. Теперь я должна была ходить за скотиной, носить из колодца воду, убираться в избе и на дворе, заниматься огородом, готовить пищу и многое другое. Летом Пилип пристроился к деревенскому стаду — не то в пастухи, не то просто так, на подхвате, лишь бы из дому свалить. Понька с Донькой были вечно заняты тем, что дрались и ели, а тетка Броня за всеми присматривала, а также обсуждала увиденное с соседками. В общем, зажили мы просто-таки лучше прежнего!

В тот вечер тетка варила курицу — дело было накануне Кощеева дня {1}. Я знала, что назавтра она в одиночку слопает бледную птицу, а косточки пойдет закапывать в глухом углу, «чтобы из них потом цыплятки народились». Сегодня она всё утро подробно обсуждала этот народный обычай сперва дома с мужем Пилипом, затем на улице с соседкой, а я, чистя печку, таская воду, подметая двор, всё удивлялась: как это она ее сама съест? Ни с кем даже не поделится? Впрочем, я бы тоже с удовольствием сгрызла эту курицу, как, впрочем, и любую другую — от постоянного недоедания меня подташнивало, слегка кружилась голова.

— Славка! — теткин голос выдернул меня из-за печки, где я спала зимой, когда сени всё-таки начинали промерзать насквозь. — Давай-ка одевайся, да топай в лес. У меня закончился хворост. Принеси сейчас же.

— Но, тетя Броня, есть же дрова, — я удивленно уставилась на «родственницу». — Принести?

— Нет, мне нужен именно хворост, и именно сейчас! — почему-то тетка заинтересованно изучала рисунок на печи. — Ступай немедленно! — она топнула толстой ногой и, спохватившись, принялась буравить меня темными, как спелые вишни, глазами. Этот прием Броне всегда очень удавался. Я цепенела под ее взглядом, как птенец перед змеей. Сразу же стало понятно, что от хвороста не отвертеться.

— Но, тетя, уже темно, снег идет, — предприняла последнюю попытку я.

Тщетно. Бронислава затопала ногами, заругалась, привычно отвесила мне хорошую оплеуху, и я выкатилась на крыльцо, едва успев подхватить в сенях худой тулупчик.

— Да побольше принеси, а не то во второй раз пойдешь, — напутствовала меня тетка и захлопнула дверь в избу, чтобы тепло не выходило — месяц лютень {2} выдался в этом году студеным!

В лесу было совсем темно, но не так холодно, как за опушкой, ветер стих, запутавшись в деревьях. Я, боясь заблудиться, старалась держаться протоптанной тропинки. Однако весь хворост у дороги давно собрали, это мне было хорошо известно. Надо было пройти подальше, а затем отойти хоть немного в сторону.