Медная луна - [13]

- А говорил ты, Серьга Цесарев, четырнадцатого дня того ж месяца, что де князья чудят, а холопам головы ломать приходится? - снова тихим голосом спросил он.

- Да я ж к тому… - пустился в объяснения розмысл.

- О том разговор позже будет, - прервал его объяснения кат. - А пятнадцатого числа сего месяца приглашал к себе гусляра Бояна? Слушал втайне песни его поносные? Платил ли ему щедро медью и серебром?

- Песни слушал, - сказал розмысл. - Только поносных песен не было, хорошие песни гусляр в моем тереме пел…

- Значит, понравились тебе песни Бояна? - с радостным шелестом потер сухие ладошки Николка.

Тьфу ты! Что ни скажешь - каждое слово у ката в дело идет. И ровно ничего ты страшного не сказал, а выходит, что оговорил себя с головы до ног.

- А что ты, Серьга Цесарев, говорил об артельном княжестве? - спросил он. - Зачем незрелые умы смущал, говоря-де суть артельного княжества во всеобщей работе на благо боярское?

«Знать бы, кто все докладывал! - душа розмысла заныла в тоске по недостижимому. - Знать бы!»

- Катами князя Землемила и присных его именовал? - вновь поднял усталый глаз мучитель его.

Розмысл кивнул.

- Именовал, - с тяжелым вздохом сказал он.

Николка все записал, посыпал написанное песком, аккуратно стряхнул его на пол, любовно оглядел грамотку.

- Хочется узнать, откуда все в приказе известно? - кивнул Никол-ка, откладывая грамотку в сторону. - Дрянные людишки тебя окружали, розмысл. Сидишь небось и думаешь, что никому веры нету. Так? Страшно, когда вокруг одни половинки человеческие. А я еще в Новгороде это понял. Одного можно за медные деньги купить, другой уже серебра требует, четвертый на злато облизывается. Есть такие, что за бабу смазливую все отдадут, а иным положения хочется или гордыня заедает. А есть такие, что всем завидуют. Эти из интереса стараются - очень им хочется поглядеть, как ненавистные им люди беду примут. К каждому ключик подобрать можно - что к боярину, что к браннику, что к деревенщине стоеросовой. Главное - понять, какой ключик требуется… Так?

- Врешь, - сипло сказал розмысл. - Добрыня не таков. И немец мой на злато и другие прихоти не сменяется!

- Веришь, значит? - непонятно смотрел на него кат, с каким-то нетерпением, словно чем-то поделиться хотел, да все решиться не мог. - Может, и правильно, что веришь. Мог бы я тебя в неведении держать, только после признаний таких тебе из острога не выбраться до конца жизни. Почему ж не поделиться? Может, и ты тогда поймешь, что не только ученые головы зоревые догадки посещают. А, розмысл?

Серьга промолчал, давая кату высказаться. Может, добрее от того станет!

Николка Еж улыбался. Маленький человечек с широкой доброй улыбкой. Глядя на такого, никогда не подумаешь, что он деревянные клинья под ногти бьет, мошонки салом каленым ошпаривает, в уши уксус закапывает.

- Ухо! - крикнул он звонко и пронзительно. Детский голос у ката был, нетвердый такой. - Ухо! Поди ко мне!

Из-за колонны показался карлик. Вот уж имя кому дано не зря: сам махонький, голова большая, а уши и того больше. Урод поклонился кату.

- О чем еще говорили в тереме розмысла в тот самый день? - спросил Николка.

- Бранил розмысл бранника за то, что идею тот себе присвоил. Бранник же ссылался, что все это хитрые задумки боярина Челомбея. Добрыня же рассказал розмыслу, в чем признался боярин Глазищев и в чем его челядь созналась. А розмысл ему сказал, что с каленым железом в заднице можно на себя все, что угодно, наговорить.

- Брысь! - сказал кат, и урод исчез. - Видал? - гордо поворотился Николка к розмыслу. - Моя придумка!

Кому придумки, а кому через них смерть на плахе, кому забава, а кому - острог бессрочный, ноздри рваные, клеймо на весь лоб. Но сейчас розмысл Серьга Цесарев о том не думал, сейчас он просто переживал облегчение, оттого что друзья его каинами да иудами не оказались. Но и то было плохо - как бы и их в приказ не потянули. За речи неблагонадежные!

10.

Только в узилище и можно почувствовать себя свободным на святой Руси.

Верна поговорка - от сумы да от тюрьмы зарекаться незачем, все едино, если судьбой отмеряно, то сегодня из серебряной чашки золотой ложкой хлебаешь, а завтра черствой горбушкой из плошки пустую похлебку черпаешь. Вчера еще на пуховых перинах спал, сегодня гнилой соломке рад. Правда, кат Николка Еж отнесся к розмыслу с уважением - не соломки гнилой, сена душистого несколько охапок в углу кельи бросил. Пахло в келье чабрецом, мятой и клевером, донником и емшаном, будили эти запахи воспоминания детства.

Серьга сел на сухую, шуршащую траву, печально оглядываясь по сторонам. Попал как кур в ощип! И ведь какое дело: никто из розмысла правды клещами не вытаскивал - сам он все рассказал. Правда, не интересовали Николку Ежа объяснения о причинах, послуживших обстоятельством к сим словам. Потому получилось, как обычно на Руси бывает - сам себе яму выкопал, сам себя землей прикопал. Оставалась надежда на снисходительность князя Землемила, но розмысл в нее верил с трудом. Не мог кат сам волю свою проявить, от князя все исходило. Без повеления княжьего кто самоуправствовать станет?