Медитация. Двенадцать писем о самовоспитании - [8]

И для этой медитации человек вплоть до мелочей может почерпнуть легкость и силу, совет и помощь от второго действа человекоосвящения — от жертвоприношения. Он станет отчетливее понимать, что имел в виду Рудольф Штайнер, говоря, что перед лицом божественного мира человек, желая прийти к подлинным откровениям, должен научиться развивать в себе такие силы внутренней самоотверженности, каких в повседневной жизни ему даже приблизительно не требуется.

Данным здесь указаниям можно следовать как угодно, но цель всегда одна — заполнить наше «Я» духовным огнем, не страстными всполохами, а самым чистым и горячим сущностным светом, сияние и жар которого проникают в нас из первооснов мира.

Если удастся раз от разу усиливать это настроение, то человек начнет делать всевозможные открытия. Он впервые по–настоящему откроет для себя, каким, собственно, может и должен быть — и каков он не есть. Постигнет, как далеки он и все его существо от Существа божественного. Отчетливо увидит и прочувствует дистанцию между Богом и человеком. И тогда не по рассказу или каким‑то догматическим выкладкам, но по крепнущему собственному опыту поймет, что есть грехопадение. Он почувствует, что не только его дух не в состоянии пока длительное время жить в слове, но что его плоть и жизнь противятся постоянному присутствию истины такого рода. Вполне ощутимо — всеми членами своего тела — человек может прочувствовать, что он порочен. И все же, человек никогда бы не испытал и не смог бы вынести этих переживаний, если бы не ощущал в себе некую силу совсем другого рода, которая хочет и может его преобразить. Из такого истинного слова в нас вливается сила, божественная творческая мощь, делающая нас совсем другими людьми. Нужно невероятно много времени, чтобы не только сознание, но все существо действительно стало другим. Впечатление такое, будто обрабатываешь камень не резцом, а водой. Но человеку должно смотреть не на то, что он есть, но на то, чем ему следует быть, — тогда он ощутит перемену.

Исподволь наступают и мгновения, когда человек вправду становится един со словом откровения. На один священный миг божественное слово становится самой его жизнью. Он восприемлет причастие и, подкрепленный им как чудесною пищей, возвращается в земное бытие.

Это значит, что мы внутренне пережили пресуществление и причастие так, как они совершаются при алтаре для собравшейся на богослужение общины. Теперь, рассматривая донесенные традицией слова Иоанна с точки зрения их собственного внутреннего хода, мы можем сказать: во фразе «Бог есть любовь» мы пребываем в первом действе человекоосвящения и медитации. Чем больше мы смещаем акцент на вторую половину фразы: «Бог есть любовь», тем больше мы вовлекаемся во второе действо, в жертвоприношение. А с фразою «и пребывающий в любви пребывает в Боге» мы можем ощутить себя в третьем действе, в пресуществлении. «И Бог в нем» — это причастие. Внешне апостол над этим не задумывался. Но подобные слова в Библии часто выстроены по некоему внутреннему закону, каковой лежит и в основе правильного культа и снова и снова переживается в медитации как объективно необходимый, правильный и благотворный. Этой медитацией (или повторим: этим духовным содержанием тихих часов, которое с полным правом может присутствовать в душе как молитва) мы заложили основу для целого организма внутренних упражнений, посредством которых оживляем в себе Иоанново христианство. Автору остается только предупредить, что эти письма, несомненно, покажутся читателю скучными, если он с самого начала не станет всею внутренней своей активностью участвовать в достижении поставленной цели. Не следует никоим образом останавливаться или впадать в замешательство от трудностей и неудач. Все, что правильным образом делается для внутренней жизни, обязательно вознаграждается. Быть может, со временем сложится круг людей, занятых серьезной религиозной работой над собой. Они станут ядром обновления и будут сокровеннейшими внутренними силами противодействовать великим опасностям, грозящим современному человечеству.

2

Когда Франциск прощался с горой Альверно, где получил стигматы, он бросил последний взгляд на священную вершину, преклонил колена и произнес: «Храни тебя Бог, гора Божия, гора святая, mons coagulatus, mons pinguis, mons in quobene placitum est Deo habitare (гора твердая, гора обильная, гора, обитать на которой Богу весьма любезно). Прощай, гора Альверно, благослови тебя Бог Отец, Бог Сын, Бог Дух Святой. Мир тебе, ибо никогда мы больше не свидимся».

Человек, ощутивший настроение подобных слов, может почувствовать, что значило для души Франциска это тихое место молитвы — и чего не хватает современному человеку. Где найдет современный человек свою гору поклонения? Впечатление от природы на одинокой горной вершине на восходе солнца — это последняя, едва уловимая память о том, что человек минувших времен испытывал в ее горнем мире. Нам необходимо вновь обрести то, что звучит в этих словах Франциска, если мы не хотим, чтобы в человечестве исчезло самое лучшее.

Соловьев говорил о «внутреннем Афоне», которому должно быть в душе каждого человека. Его глазами дух России вновь глядел на священную гору в Греции, с которой струилось в Россию столько благодати. Но Соловьев знал: прошлое не возвращается. Современному человеку должно основать монастырь в себе самом. Причем в куда более широком смысле, чем можно предположить. Тоска многих людей по монастырю имеет глубокие корни. Но если мы вздумаем искать убежища в католических монастырях, то обнаружим совсем не тот мир, к какому стремились, — мир, где мы уже не можем чувствовать себя как дома. Даже если нам повезет, мы все равно поневоле признаем, что тосковали по чему‑то совсем иному. Что же до протестантской церкви, то здесь призыв к созданию евангелических монастырей — если не считать полукатолического англиканского мира — не единожды замирал неуслышанным. Да он и был по сути своей недоразумением. Призыв к монастырской жизни рожден из внутренней потребности. Но подразумевает он нечто иное, нежели то, о чем думают сами люди. По сути он зовет к тому, что мы пытаемся сделать