Медианн №3, 2020 - [47]

— Не убивай бога, — пропищал он, обернувшись.

Вольник глянул на юнца. Сердце расколола тоска. Он опять вспомнил тех, кого забрал их бог.

— Иди, — тихо сказал он и поник головой.

* * *

По берестяной крыше барабанил дождь, но шум его заглушал поросячий визг. Угли в очаге остыли, но в груди жарко полыхнула надежда. Неужели зверь клюнул?

Охотник схватил увесистый гарпун с хвостом веревки на конце и, разогнав черное варево плавающего под сводом дыма, выбежал наружу. Ночь только отступала. Четыре-пять шагов перед собой — все, что удавалось видеть. Ноги увязали в грязевой каше. Кион спешил вдоль пологого обрыва. Внизу открывался вход в воду. Там он и установил ловушку.

Поросенок был привязан ко вкопанному столбу. Животное металось и, напуганное до своей свинячьей смерти, громко визжало. Чувствовало хищнический голод зверя.

Вольники, что охотились в паре, использовали двух поросят. Одного они обвязывали веревкой и продевали ему через спину каменный крюк. Затем, точно малька при ловле рыбы, бросали поросенка в воду. Пока один вольник держал веревку, второй дубасил на берегу палкой другое животное. Визг завлекал зверя. Тот хватал приманку и прокалывал себе пасть. Его вытягивали на берег, где кололи копьями и рубили топорами. Бывало, правда, зверь валил охотников с ног и кромсал их самих.

Основа ловушки Киона — капкан из железа, полученного в сыродутном горне. С острейшими, размером в половину руки, зубьями. Его-то он и возил за сиденьем двуколки. Купленный у торговца с раскосыми глазами, капкан многократно окупил свою цену, сдавив своими челюстями дюжины зверей.

Это непременно произойдет и теперь. От воды к поросенку сужающимся коридором вел высокий забор, к внутренним бокам которого крепились куски мяса. В конце коридора перед приманкой и был замаскирован капкан.

Вольник черпал пригоршнями грязь и обмазывался ею, приглушая запах. С гарпуном наготове он стал красться. Сердце бешено колотилось, над головой громыхнуло. Охотник взобрался на лестницу, приставленную к забору. Поросенок визжал и носился вокруг столба.

Зверь скрывался за плащаницей дождя. Он был на берегу. Неведомым образом ощущалось его присутствие — первобытная связь жертвы и охотника. Кион занес руку для броска и, раздувая горячим дыханием щеки, выжидал. «Явись!» — требовал он…

…и тот показался.

Темная клякса обрела очертания. Зверь двигался вяло, но, между тем, устрашающе. Словно обнюхивал свое логово: не пробрался ли кто в него? Кион вперился в зверя, глаза заливали капли дождя. В голове звенела единственная мысль — чтобы зверь шел дальше, шаг за шагом, своими жирными ногами шел прямо в капкан.

И он шел.

Чудовище волочило длинную тушу, играя здоровенным хвостом. Странник готов был дать руку на отсечение, что такой массивный зверь ему не встречался.

Чем ближе подступал враг, тем слабее визжал поросенок. Будто проникающий на расстоянии яд парализовал жертву. Порция бесовской отравы досталась и Киону. Дождь замедлился. Казалось, можно следить за падением каждой его капли. Звуки стали глухими, словно раздавались из потустороннего мира. Силы высасывал хтонический вихрь. Вольник едва удерживал гарпун.

Еще немного — и зверь ступит в капкан. Иди же!

«Не убивай бога», — отвлек чей-то голос.

Кион рывком обернулся и, не удержавшись на лестнице, полетел вниз. Он больно шмякнулся оземь, дыхание сперло. Мужчина потер грудь и повернулся на спину, жадно хватая ртом воздух. Взор ухватил мальчишку в обгорелой одежде.

Радим?

Кион сощурил глаза. Нет, это был не он. А Павлос, сын Киона. Его многие годы как мертвый сын. Волосы на опаленной голове торчали кустистыми пучками. Лицо и руки мальчика покрывали алые рубцы, какие оставляет после себя огонь. Охотник протянул к сыну руку. Из темноты вышла женщина — с водянистыми пузырями на коже. Она положила руки сыну на плечи. Вольник, конечно, узнал ее. Он проговорил дрожащими губами имя женщины — Атемия — и вскочил.

Но любимые люди как в воду канули.

Кион закрутил головой, вглядываясь в предрассветный мрак.

Молния осветила рассеянное лицо, с которого стекал кровавый дождь. Звериный крик вернул к зловещей реальности. Вольник поднял гарпун и взмыл по лестнице. Приплюснутый хвост скользнул в ночь; послышался всплеск воды. Поросенок вжался в грязь и похрюкивал.

Безутешный отец завопил.

* * *

Зима наступала на пятки. Новый хозяин караулки законопатил ее изнутри шкурами, затребовал у старосты теплую одежду. Если не удастся поймать зверя до того, как на озере встанет лед, размышлял он, придется ждать весны.

Утро начиналось с обращения к Богу. Кион бережно брал из сундука писанный на кипарисе образ и молил Его о благодетельстве, просил свести их со зверем снова. Он неустанно благодарил братьев-монахов, не оставивших его, утерявшего всякую цель, умирать в той пещере. Он вспоминал каждого, кто помог ему обрести Бога. Кто познакомил со Священным Писанием, которое, куда бы он ни направлялся, всегда было с ним. Молитвой и заканчивался день. С воскурением фимиама, когда на душе становилось особенно черно.

В сундуке хранились и другие ценности. Дары, оставленные ему на жертвеннике судьбы. Обломки прежней жизни, ставшие путеводной звездой. Память о тех, ради кого он не имел право отступить.