Медианн №3, 2020 - [48]

Кион доставал золотой гиматион той, кого не уберег, и прятал в него лицо. Вдыхал ее запах, ее голос, ее любовь.

«Прости меня, Атемия», — горько повторял он каждое утро, веруя в ее блаженную жизнь на том свете. О райском счастье Павлоса думал он и когда поглаживал льняной хитон сына.

После утренней молитвы вольник садился в однодеревку и, взлохмачивая белесый туман над водой, проверял сети. Он освобождал крупную рыбу и чаял, что завтра в них попадется зверь. Ночью он зажигал факел и бороздил с ним озеро, вожделея увидеть над поверхностью искры в смоляных глазах, чтобы запустить меж них гарпун.

Капкан охотник установил в другом месте. Но ловушка приманивала только лис да воронов. Должно быть, зверь больше не позарится на подрезанного поросенка. И Кион догадывался, чего тот жаждал.

Отчаяние, как и холод, день ото дня крепло. С первым снегом укоренилось осознание, что ближайшее будущее ничего не сулит.

— Где приманка? — спросил он как-то у посыльных.

Телега прибыла без клетки, с одними дровами. Селяне рассеянно переглянулись.

— Забыли, о чем я просил? — подскочил к ним вольник. — Прошлый поросенок умер, мне нужен другой. Где он?

— Пойми, — взял слово Ратибор, — скот гибнет от мора. Свиней почти не осталось.

Охотник обвел увядшие лица сверлящим взором. Загорелось желание продеть крючки через щеки посыльных и зашвырнуть каждого из них в озеро. Не поимки зверя ради, а чтобы унять раздражение этими глупцами.

Кион занес руку. Чтобы сдавить Ратибору шею, затребовать привезти всех живых особей. Но тут он увидел Радима. На юнце был овчинный тулуп не по росту. Рукава его свисали крыльями какой-то чудаковатой птицы. Охотник подобрел глазами и убрал руку.

— Доставьте мне завтра солонину на месяц. А ты — сюда! — махнул он Радиму.

Они бродили по берегу и разговаривали.

— Ты совсем не помнишь своих родителей? — спросил Кион.

Юнец помотал головой.

— Только голос отца помню. И то, что он наказывал.

— Что же?

— Чтобы я помогал людям. — Радим шмыгнул носом. — Я так и делаю. Собираю хворост, сею лен, мою бабу Вею…

Кион хохотнул. Стало неловко, будто он сотворил что-то для себя чуждое.

— Что с теми, другими, до меня? Знаешь? — отворачиваясь от вьюжного ветра, поинтересовался вольник.

Юнец сделался серьезным и произнес, глядя на сгорающий в воде снег:

— Они не там искали.

— Что искали?

— Не там искали себя.

Мужчина не стал уточнять, что тот имел в виду. Видимо, наслушался взрослых.

Радим слепил снежок и запустил в озеро. Он развеселился, как если бы попал в цель, и подул на пальцы.

— Метель начинается, пора назад.

— Давай.

Юнец побежал, размахивая «крыльями». «Там ли я ищу?» — спросил себя странник.

* * *

Дверь отворило. В караулку сыпанула белая крупа. Огонь в очаге стал плеваться искрами.

Кион подскочил, чтобы запереть дверь. И увидел на пороге их. Они пошатывались от ветра и горестно, словно извинялись за проигранные схватки, взирали на него.

У одного недоставало руки. Ламеллярный доспех был искорежен, в животе гнойно-бурым зияла дыра. От вывернутого носа, обнажая алый череп, по лбу тянулась трещина шириной с палец.

Второй опирался о палку. Казалось, туловище его держалось за счет одного позвоночного столба. Нить кишок подпирала выпяченная вперед тазовая кость. Содранная на шее кожа свисала багряным лоскутом.

Голова третьего была перекушена над ухом, и нижняя часть ее, как треснутое бревно, оттопыривалась в сторону. Правый глаз норовил вывалиться из глазницы. На боку углядывался след от укуса зверя, который, похоже, вырвал не одно ребро.

Они сообщили свои имена.

— Миан.

— Кентурион.

— Иулиан.

Язык присох к гортани. Разумом Кион, конечно, понимал: это лишь дьявольские проделки зверя. Что таким образом тот хотел запугать. Однако увечья выглядели настолько убедительно, что он не испытывал сомнения: зверь именно это и сотворил с ними.

Все трое в один момент развернулись и последовали в сторону озера. Влекомый шепотом, охотник пошел за ними. Он смекнул, куда его вели — к ловушке. Он укорил себя, что не захватил гарпун. Мертвые вольники понеслись вперед и растворились в снегопаде.

На берегу он увидел немыслимое. К столбу, что долгое время стоял без дела, был кто-то привязан. Маленького роста, нагой.

— Отец, мне холодно! — завидев его, проскулил мальчик.

— Павлос, сынок!

Кион сделал шаг, остановился.

— Ты меня не проведешь. — Он замотал головой. — Павлос умер! Это не мой сын!

Не доверяя глазам, мужчина растер лицо. Закричал. Видение не исчезало. Мальчик, с веревкой на шее, обнимал себя и плачущим голосом жаловался:

— Мне холодно… отец… согрей меня…

— Да, Павлос. Да, сынок, согрею, согрею.

Ноги потянули к сыну, который вдруг повернулся к воде и простонал:

— Отееец… он идет ко мне… я боюсь…

Вольник увидел его во второй раз. Снег облеплял чешуйчатый панцирь. Зверь проворно перебирал лапами и решительно стремился к столбу, к Павлосу.

— Отец, помоги! — пытаясь стянуть веревку, стонал мальчик.

Кион принялся молиться, попутно ища глазами, чем можно отпугнуть зверя. И плевать, настоящий тот или нет.

Зверь вдруг повернул к нему голову, и у самых ушей послышалось ядовитое шипение: «Ты не спас сына тогда, не спасешь сейчас!»