Медианн №2, 2019 - [61]

Авиньон задыхался в дыме многочисленных костров. Помутненные рассудки людей исказили реальность, приняв ее за вымысел. Обезумевшие горожане сбивались в толпы, ловили невинных и, обвинив их в порче, самовольно сжигали на кострах. Достаточно было странного жеста, случайного слова, чтобы толпа схватила и потащила беднягу к нагромождению хвороста и поленьев. Озаренные пламенем, взбудораженные воем несчастных горожане предавались неистовым танцам, которые нередко оканчивались массовым людоедством. Жаркое было принято подавать горячим.

Епископ умер, Папа бежал. У Авиньона появился новый правитель. Падшему здесь было весело.

А инквизиция? Добрые миряне оказались куда кровожаднее и изощреннее, нежели неистовые слуги Веры.

Они оказались — людьми.

* * *

Жоэль Маланфан покидал Авиньон на рассвете.

На дороге у изрытого ручьями склона хромающего Маланфана нагнала маленькая темная повозка. Генеральный инквизитор жестом приказал управлявшему лошадью пареньку остановиться.

— Кто там у тебя? — рассматривая плотную ткань, натянутую поверх повозки, спросил инквизитор.

— Никого, месье.

— Открой.

— Сию минуту, месье.

Паренек ловко соскочил на землю, грязными пальцами потянулся к накидке.

— Извольте, месье.

Повозка, выкрашенная изнутри в черный цвет, зияла пустотой. Маланфан согнулся и просунул голову внутрь.

Бронзовая маска чумного доктора тускло блестела в скупых отголосках дневного света.

Маланфан молча протянул руку.

Под маской скрывалось лицо…

Его уродовали шрамы и время. На нем явственно проявлялся отпечаток перенесенных невзгод, потерь, лишений. Одухотворенное, но вместе с тем язвительное, отстраненное. Лицо человека, повидавшего такое, о чем другие предпочитают не слышать. Лицо истинного слуги Всевышнего — и лицо трезвого и сомневающегося безбожника.

Под маской чумного доктора скрывалось лицо Жоэля Маланфана. Генерального инквизитора Франции, рожденного в 1293 году в опутанном виноградниками Бордо…

— Приветствую тебя, Жоэль, — сказал чумной доктор. — Присядешь?

— Не здесь. Только на камни мостовой.

— Что ж… Тогда я составлю тебе компанию.

Доктор выбрался из повозки и, прислонившись к колесу, посмотрел на инквизитора. Тот, кривя от боли губы, устроился на камне. Заштопанные раны налились кровью.

— Ты так и не вернул веру, — начал доктор. — Не сумел снова различить ее в людях?

— Люди сами себе боги и дьяволы, — сказал Маланфан. На его лице, несмотря на шрамы, угадывалась презрительная гримаса. — В них нет веры. Только кровь, злость и дерьмо. Они боятся друг друга и поэтому ищут в кресте заступника. Или плюют на него.

— Когда-то ты нес Его имя.

— Очень высоко над собой. Чтобы не видеть усмешки на знамени. Я был одержимым слепцом. Убивать во имя веры или во имя золота — разницы никакой, разве что со вторым будешь сыт.

— Но Он не оставил тебя. Даже когда ты искренне негодуешь — Он рядом. Только протяни руку.

Маланфан рассмеялся.

— О нет, разумеется, нет. Он не оставил никого. И не оставит! Пляска смерти будет продолжаться всегда!

— Смерть — непременный залог будущей жизни, — сказал доктор. — Конец, неизбежно влекущий и начало. И Всевышний не оставит никого. Обратившись прахом, будь смел воскреснуть в урочный час. И будь смел стерпеть мучения на земле. Те, кто в мучении постигает истину, не они ли и есть истинные творцы своей жизни?

— Истинные мученики? — Инквизитор плюнул под ноги. — Те, что болтаются на кресте, не прибитые? Это они — творцы? Или палачи, которых чтят превыше всего?

— Ты не веруешь, потому что предпочел истине заблуждение. Но заблуждение это досталось тебе по слишком большой цене. По цене прожитой жизни. Поэтому ты и не хочешь верить, ведь это будет значить лишь одно. Что жизнь прожита зря.

— Не страшно, когда заканчивается жизнь, прескверно, когда она так и не началась.

— Жоэль, Всевышний царствует…

— Он царствует, — перебил Маланфан. — И только. Вот только кто управляет? Скажи, чего стоит вера в безразличного создателя? Ничего!

— Даже неверие может быть для кого-то священным, — сказал доктор. — Я не хочу порочить его. Вера сама по себе настолько сильна, что порой исцеляет умирающих. И не важно, во что поверил человек. Пускай и в безразличного Создателя. Прощай.

Когда доктор скрылся из виду, Маланфан тяжело поднялся на ноги. Постучал тростью по камню, кивнул багровоотечному небу — стая птиц летела на север — и, продолжая спорить с самим собой, захромал по Авиньонскому мосту, перекинувшемуся через оба рукава освобождаемой от мертвецов Роны, чтобы вскоре оставить за спиной все его девятнадцать арок.

Он просто желал убраться подальше отсюда. Осесть в местечке, которое не приметило маслянистое око чумы.

Только куда?

На все воля…

Может, в Брюгге?

Герман Шендеров ВЕЛИКАЯ БЛУДНИЦА

Из гостиной раздались крики, как раз когда я пересчитывал недельную выручку. Неохотно я встал из-за массивного дубового стола, пригнув голову — так, чтобы не стукнуться о слишком низкий потолок мансарды, убедился, что халат плотно запахнут. С досадой я оглянулся на аккуратные шеренги баночек, занимавшие всю рабочую поверхность. Если в ближайшие полчаса не закончу с бухгалтерией — вырученные полтора галлона крови рискуют пропасть, а остатками потом не расплатишься даже с мусорщиками. Прежде чем покинуть кабинет, я прихватил трость и распахнул окно; с моря дул холодный ветер: дополнительная страховка на случай, если придется задержаться внизу.