Медь химеры - [6]

— Что с ним стряслось? Что с ним стряслось? — спрашивал он у камней и у деревьев. Он не знал этого и не был уверен, что ему хочется знать. Колдовство? Магия? Что-то старое, злое и безобразное? Эти развалины дворца — кто знает, какие злые духи гнездятся в них.

Но он был всего-навсего охранником. А это, увы, были такие вопросы, которые таким, как он задавать не полагалось. Но одно он знал, что это был не его король — это был не настоящий король, неважно, как он выглядит.

В слезах он отправился за кобылой. Ему казалось, что все хорошее, что сделал круглоухий, теперь исчезло, а плохое снова возвращалось к ним отомстить за все. Как же могло это случиться, так скоро после великой победы сил добра?

Когда он догнал лошадь, то без всякого удивления обнаружил, что не может, просто не может причинить ей боль, не говоря уже о том, чтобы убить ее. Она не была виновата; она просто прореагировала на чужеродную природу короля, она была честнее, чем осмеливались быть охранники. Она была слишком прекрасна, чтобы ее можно было уничтожить.

Он заехал к владельцу фермы, где имелось несколько лошадей.

— Я продам тебе эту лошадь за твою самую плохую кобылу такой же масти и размера, — сказал он. — При условии, что ты будешь держать в тайне нашу сделку.

— Сколько ты требуешь золота? — спросил его хозяин деловито.

— Не нужно золота. Обмен лошадь на лошадь.

Человек внимательно осмотрел кобылу. Он мог видеть, что это была лучшая лошадь, которая когда-либо существовала в королевстве.

— Ты украл ее?

Дело осложнялось. Лучше всего было сказать правду.

— Она неумышленно оскорбила короля. Он приказал мне убить ее. Я не могу этого сделать. Дай мне кобылу, которую я смогу убить, и больше никогда не говори об этом.

Фермер кивнул.

— Теперь понимаю. — Он вывел кобылу, имевшую самый жалкий вид. — Она больна и так или иначе должна умереть.

— Так и будет. — Ломакс уехал на новой кобыле. Когда он доехал до подходящего места, то спешился, вытащил меч и аккуратно и точно убил ее, заколов в сердце так, чтобы она умерла быстро и без мучений. Потом он вытащил кнут и стал стегать труп, оставляя кругом рубцы от кнута. Особое внимание он уделял голове лошади, чтобы потом ничего нельзя было узнать: теперь лошадь выглядела так, словно ее самым жестоким образом забили до смерти. Изначальный жалкий вид животного только усиливал эффект.

Ломакс оставил труп так, чтобы его нашли другие, зная, что новости об этом скоро дойдут до короля, и ушел прочь, не оглядываясь, думая, что если бы не было некоей леди и если бы не его любовь к родине, он бы, пожалуй, дезертировал и сбежал в другое королевство. Он не гордился тем, что ему пришлось сделать. Он знал, что с большим риском для себя лишь немного смягчил зло. Если когда-нибудь кто-нибудь узнает оставшуюся в живых кобылу…

Позже в тот же день он тихонько прокрался в королевскую конюшню. Там он увидел, как грум без умолку ругается, обрабатывая глубокие рубцы, появившиеся на боках и шее гнедого коня.

— Рафарт, — тихо прошептал сам себе Ломакс. — Рафарт, наш хороший, добрый король, где же ты, и кто же этот самозванец, который так дерзко надел на себя твою личину?

Глава 1. Путешествие

Келвин был совсем не рад снова возвратиться в мир серебряных змеев, но Кайан очень просил его отправиться туда вместе с ним и быть свидетелем на его свадьбе, и, в конце концов, их отец тоже собирался там присутствовать. Он поклялся себе, что в последний раз отправляется туда. Если Кайан и Лонни захотят их навестить, то пусть лучше сами приезжают сюда или, еще лучше, пускай переселятся сюда и живут здесь. Этот мир как раз такой, каким и должен быть нормальный мир, без чудовищных серебряных змеев, которые могут проглотить человека целиком или захватить в плен его душу. Конечно, в этом мире водятся золотые драконы, которые, как известно, тоже глотали людей целиком, но это так и должно было быть.

Он начал видеть все в более ясном свете, когда они впятером отправились в путь. Его жена, Хелн, сопровождала их до развалин дворца, вместе с его сестрой Джон. Хелн уже была на поздних сроках беременности, но она настояла на том, чтобы проводить их, вызвав у Келвина беспокойство за нее и одновременно удовольствие.

— Я все еще говорю, — сказала Джон своим безапелляционным тоном, когда его лошадь поравнялась с ее лошадью, — что остроухие тоже могут пользоваться транспортировщиком.

— Да, Джон, но только один раз, — терпеливо объяснил он. — Потом уже не будет ни остроухого, ни самого транспортировщика.

— Ты не можешь знать этого!

— Я знаю это достаточно хорошо. Послушай, Братец Прыщик, разве Маувар нам когда-нибудь лгал? Ты знаешь о том, что говорит пергамент?

— Нет, просто это не кажется мне правильным, — взорвалась Джон. — И я уже просила тебя меня так не называть. Это заставляет людей думать, что у меня на носу большая родинка или что-то в этом духе. Может быть, это было остроумно, когда я была маленькой и одевалась как мальчишка, но сейчас…

— Совершенно верно, Сестричка Прыщик.

Джон, как всегда замахнулась, словно для того, чтобы ударить брата. Келвин натянул поводья, и она вырвалась вперед, а он теперь оказался рядом со своей располневшей женой.