Мед его поцелуев - [86]

— У них еще пять минут. Его секундант, лорд Бил, согласился привезти доктора, так что они могут и припоздниться.

Малкольм уложил пистолет обратно в ящик.

— Мы слишком стары для этого, Фергюсон.

— Для чего? Для медлительности?

— Ты знаешь, о чем я, — Малкольм указал на поле. — Незаконная дуэль, с нашими-то титулами?

Фергюсон раскрыл рот. И снова закрыл его.

— Что? — спросил Малкольм.

Его друг покачал головой.

— После дуэли. Не хочу, чтобы у тебя закипела кровь до того, как окажешься вне опасности.

Малкольм вздохнул, но спорить не стал. Звук приближающегося экипажа возвестил о прибытии Кэсселя. Фергюсон был прав — ярость на дуэли повышала шансы случайно убить своего противника.

Все оказалось куда проще, чем ожидал Малкольм. Кэссель сошел на землю в сопровождении лорда Била. Сонный мужчина, сидевший рядом с кучером на козлах, с полным отсутствием интереса следил за их приготовлениями. Если дуэлянтам понадобится доктор, Малкольм надеялся, что он хотя бы проснется, прежде чем разбираться с раной.

Фергюсон и Бил уже обсудили условия дуэли. Малкольм и Кэссель должны были лишь закончить начатое.

— Лорд Кэссель, — сказал Малкольм с положенным поклоном.

— Лорд Карнэч, — ответил тот. — Готовы ли вы извиниться за поведение своей жены?

— Нет. Готовы ли вы извиниться за грубые высказывания о ней?

Кэссель оскалился:

— Никогда.

Малкольм вздохнул.

— Что ж, к делу. Ротвел, будь добр, отсчитай шаги.

Фергюсон кивнул. Кэссель выбрал себе оружие из дуэльного ящика. Малкольм взял свой пистолет. Оба отступили на положенное количество шагов.

Малкольм глубоко вздохнул. Холодный воздух обжигал легкие. Если план сработает, все закончится через минуту. Но сердце не желало успокоиться. Если пойдет не по плану, последним воспоминанием об Эмили будет их ссора.

И его последним действием на земле будет смерть за женщину, которая даже не знала, что он за нее дрался.

Он заставил себя успокоиться. Ни один лэрд Карнэч не умирал от руки англичанина, и он не станет первым. Услышав крик Фергюсона, он обернулся, прицелился и выстрелил.

Глава тридцать первая

— Я не могу поверить, что ты попал в мою шляпу, — в пятый раз повторил Фергюсон по дороге в «Уайтс». Малкольм расположился напротив него.

— Ты же не разрешил мне стрелять в Кэсселя. А я не хотел, чтобы утро прошло впустую.

Кэссель разрядил пистолет в землю, не рискнув целиться в Малкольма. Дуэли хватило, чтобы спасти его гордость — он не рискнул случайным выстрелом, который мог убить графа. Малкольм должен был поступить так же, но поддался секундному импульсу. Фергюсон завизжал, как девчонка, и это того стоило — хотя придется, конечно же, отплатить другу оказанной однажды услугой.

— Я, наверное, должен быть благодарен, — пробормотал Фергюсон. — Я больше не буду считаться самым безумным лордом скоттов во всем Лондоне.

Слухи наверняка пойдут. Когда с Фергюсона слетела шляпа, Кэссель сумел вытаращить глаза, несмотря на синяки вокруг сломанного носа.

Выстрелы разбудили доктора — и тот мгновенно потерял сознание, решив, что потерял герцога Ротвела навсегда. Доктор едва не упал с козел, но кучер лорда Била успел подхватить его и удержать.

— Что ж, Кэсселю теперь будет о чем поговорить в «Уайтсе», не вспоминая о безрассудстве моей жены.

— Что ты там говорил до дуэли? Утверждал, что мы слишком стары для этого?

Малкольм пожал плечами.

— Мы с тобой пэры, давно переставшие быть школярами. Нам стоило бы работать, а не размениваться на дуэли.

Фергюсон фыркнул.

— Я и забыл, что ты никогда не жил в Лондоне. Оглянись, когда снова зайдешь в «Уайтс». Те, кто не пристрастился к игре, либо пьют, либо распутничают, либо так одержимы Красавчиком Браммелом[2], что беспокоятся только о способах повязать галстук.

— То, что другие пренебрегают своими обязанностями, не дает мне права поступать так же.

— Правда. — Фергюсон ковырнул пальцем дыру на шляпе и повертел кистью. — Но зачем заставлять себя выбирать лишь одну из крайностей?

Малкольм задумался о моменте, когда обернулся во время дуэли. Он думал, что перед ним есть лишь два пути — либо отказаться от Эмили и стать пристойным лэрдом, либо сохранить ее и отказаться от амбиций. Каждый путь предлагал какие-то выгоды, но и требовал от него жертвы.

На пути, который он выбрал, были определенные вехи: женитьба на ком-то, место в парламенте, заключение пактов, рождение наследников, продуманные речи, политическое влияние, использование его, победа и смерть. Это был путь, в котором не оставалось места для радости.

Но что, если жизнь не была дорогой? Что, если она была океаном с бесконечными течениями и приливами — бесконечной возможностью менять курс?

— Довези меня до дома, не до «Уайтса», — внезапно попросил он. В клубе он оставался с того момента, как вышел из дома, хотя большую часть вечеров проводил в своей комнате, чтобы не видеть косых взглядов и не слышать шепотков о писательстве Эмили.

— Конечно. — Фергюсон постучал по крыше и выкрикнул новое направление, а затем откинулся в угол, продолжая играть со шляпой.

В тишине, когда на смену ярости последних дней пришла ясность, Малкольм заставил себя признать то, о нем его сердце знало уже не первую неделю.