Мед для медведей - [29]

Интересно, почему она снова взъелась на Сандру? Надо разобраться. Потом… как-нибудь.

– С нашими именами на ярлыках? Думай, что говоришь.

– Тогда сходи за ними рано утром. И брось в воду. Я знала, – простонала она, испуганно глядя на темную улицу за окном, – мы не должны были приезжать. У меня с самого начала было дурное предчувствие.

– Сделай одолжение, заткнись, – буркнул Пол и сам удивился. Что случилось с его традиционно вежливой и грамотной речью? Не иначе, сказалось дурное влияние водителя. – Нет, – сказал Пол, – придется мне самому заняться продажей. Продать эти дурацкие платья в каких-нибудь туалетах. Их расхватают, как горячие пирожки. Женщины, я имею в виду. Дорогая, – он нежно обнял испуганно нахохлившуюся жену, – с тобой все в порядке? Ты действительно хорошо себя чувствуешь?

– Ты не должен был оставлять меня одну в чужой стране. Они несли меня вниз по трапу на носилках, представляешь? Мне было так стыдно! А потом еще эта старая ведьма в машине «Скорой помощи». А какая маленькая была машинка! Не больше, чем наш мини-кеб. Так вот, эта ужасная старуха положила мою голову себе на колени и всю дорогу напевала старые русские колыбельные песни или еще что-то такое же заунывное. Там еще было двое медбратьев, один из них все время прижимал меня к себе, причем, что самое странное, в его объятиях не было ничего сексуального. В общем, все было как-то неправильно. Словно меня взяли в чужую семью, в одну из тех громадных семей, которые настолько велики, что могут позволить себе взять ребенка с улицы и даже не заметить этого. Между прочим, улица, по которой мы едем, довольно большая, – впечатляет… Хотя она какая-то убогая. И безымянная.

– Что ты имеешь в виду?

– Нигде не видно никаких имен. Никакой рекламы, украшений, иллюминации, нет даже простого освещения. Совершенно не похоже на Лондон. Да и на Нью-Йорк тоже.

Пол отчетливо понял, что она имеет в виду, говоря о безымянности. Здесь ни у кого не было имен, как их нет у членов одной семьи. Имена существовали только для чужаков. Все: магазины и магазинчики, крохотные ларьки и большие склады – существовало в пределах семьи.

– И все же, – продолжала рассуждать Белинда, – здесь на меня повеяло чем-то знакомым, родным, вроде бы я уже видела нечто подобное, когда была маленькой девочкой. Ты меня понимаешь?

– Не знаю. Думаю, что да. Дело в том, что Россия – это всеобщее прошлое. Кое для кого она является также и будущим, но зато прошлым – для всех.

– Это форменное безумие! – сморщила носик Белинда.

Как раз в это время водитель был вынужден остановиться, поскольку дорогу решительно перегородила толпа людей, желающих сесть в подъехавший трамвай. Он жестами выразил свое негодование по этому поводу, но продолжал послушно стоять. Затем он проехал еще несколько метров и остановился у мрачного темного здания с грязными стеклянными дверьми, на которых весьма странным шрифтом было написано слово «Метрополь». Если здесь гуляли и веселились, то перед этим хорошо позаботились о маскировке. Двери охранял весьма живописный страж.

Когда Пол расплатился с таксистом, швейцар, или как там эта должность у них называется, открыл перед ними двери в темный коридор. Обстановка напомнила Полу муниципальную библиотеку после закрытия. Ему иногда доводилось наведываться туда в неурочные часы, если на втором этаже заседало местное литературное общество.

Вслед за этим он увидел слева от себя небольшую закусочную, которая, очевидно, была уже закрыта, поскольку подверглась яростному нападению уборщицы с метлой. Он сразу же вспомнил уродливых детей войны, которым дал жизнь незабвенный Уинстон Черчилль, – британские военные рестораны. На полу там всегда можно было обнаружить мусор или лужи от только что произведенной влажной уборки. У официантов были неизменно постные лица, а из кухни несся тошнотворный запах плавленого сыра.

Правда, когда они поднялись по совершенно голой винтовой лестнице на второй этаж, стало очевидно, что где-то здесь люди действительно веселятся. Белинда прислушалась и бодро зашагала на звук музыки. Русские играли джаз. Рыдали саксофоны, им заунывно вторили кларнеты, навевая на присутствующих всеобщую, ставшую уже национальной чертой, меланхолию.

В зале все осталось таким же, каким, очевидно, было при царском режиме. Пианино, ослепительно белые скатерти, громоздкие канделябры, которые подрагивали, если танцующие слишком уж усердствовали. В танцевальном зале отплясывали фокстрот инженеры, электрики и транспортные рабочие, все с мрачными, неулыбчивыми женами. Тут же было несколько человек в форме. Пол принял их за космонавтов, они топтались здесь же с крупными и, по всей вероятности, очень здоровыми девушками, не иначе как трудящимися на благо родины на молочной ферме. Их плотно сбитые тела просвечивали сквозь тонкую ткань летних платьев. Несколько очень юных и тонконогих созданий неопределенного пола были одеты в джинсы. Богатая, но неухоженная гостиная, казалось вся состоящая из зеркал и пыльного плюша, отделяла танцующих от обеденного зала, где в тот момент было довольно шумно. Это одетые в белые пиджаки и теннисные туфли официанты дружно сплотились, чтобы выдворить на улицу двух пьяных. У двери стоял автомат для продажи сигарет, но в нем, очевидно, что-то разладилось, и в настоящий момент он был занят тем, что выплевывал бесплатные пачки столпившейся вокруг него кучке людей, которые, не медля, распихивали халявное курево по карманам.