Мед багульника - [55]

— Так… так… — приговаривала Кристинка, цепко хватая каждую появляющуюся вещь.

— Стой! Стой! Это не тебе. Не тронь все это — ручки будут грязные. Вот это посмотри лучше.

— А что это такое? — спросила Кристинка.

С виду то, что подавала ей Света, казалось обычным камнем. Но он был тонким, плоским, с закругленным краем, и виднелся на нем какой-то узор.

— Это называется — венчик. Когда-то, давным-давно, у людей была такая посуда. Видишь, древний человек даже узор ногтем прокорябал. Пять тысяч лет назад. Потом она разбилась.

— Это чашка? — поняла Кристинка.

— Ну, может, чашка. А может — кувшин. Или горшок — древний-древний. Уже как камень. Это я в последний день нашла. Представляешь, пять тысяч лет!

Для Кристинки самым большим было число «сто». Когда ей не могли купить игрушку, говорили, что она стоит сто рублей.

— Дай! — потребовала она, протянув руку. И получив венчик, умчалась в кухню:

— Мам, мам, смотри!

Света сгребла кучу грязного белья и пошла в ванную. Этот уголок любили все без исключения члены семьи. Начиная от близняшек, которых только посади в теплую воду и набросай игрушек — и до Леши, который сидел здесь по два часа, отмачивая строительную грязь и заклиненную спину.

Поэтому обе хозяйки старались держать здесь все в чистоте и уюте. По белому кафелю вились темно-зеленые ветки искусственных растений, на полу — нарядный коврик, бак скрывает белье для стирки. Ну, Светина-то гора ни в одном баке не поместится. Остается только свалить все в углу, и попросить Динку не ругаться — завтра с утра она все разберет.

И поскорее запереть дверь, потому что Кристинка тут же начнет ломиться к ней: «Ой, я тоже хочу купаться!»

Света открыла воду на полную мощность, сделала ее погорячее, поспешно скинула свою одежду, от которой, как ей казалось, пахло уже не старым козлом, а ископаемым мамонтом, и залезла в еще пустую ванную. Идиотка, хоть бы горбушку хлеба с собой захватила!

Она любила забираться в ванную с журналом в одной руке и бутербродом в другой. Бурлит теплая вода, шелестят глянцевые страницы… Как говорил Андрюшка — в цивилизации все-таки есть своя прелесть.

Она становилась потрясающе, нереально чистой. С третьего раза промылись волосы (придется купить Динке новый шампунь). Мамонтом больше не пахло. Руки стали розовыми — даже ладони, даже под ногтями. Зато в ванне плавали серые клочья пены.

Множество забытых дел ждало ее. Она расчесала волосы массажной щеткой, и покрыла обгоревшее, обветренное лицо густым слоем крема. Вспомнила, что халат ее остался где-то там, в шкафу. Но тут висел синий халат Дины, и она запахнулась в него и завязала пояс, чувствуя, как похудела.

— У тебя есть что-нибудь поесть? — спросила она, появляясь в кухне.

Дина поняла, что сестра никуда не поедет, что это — мировая, но на всякий случай ответила сдержанно:

— В холодильнике котлеты, а вот тут в кастрюльке — лапша. Еще теплая, я только детей кормила…

— Лапша? — переспросила Света и расхохоталась чуть не истерически.

— Ты чего?

— Мы весь месяц ели — одну лапшу. С томатным соусом. Мы ее проклинали последними словами. Аська дала обет к ней всю жизнь не прикасаться. И вдруг ей дома сейчас тоже предложат…

— Голодно было? — спросила Дина. И этим она тоже пошла на мировую.

— А то нет! — Света уже закусила полкотлеты. Маленький Ванька лез к ней, и Света подхватила его. Прикинь, молоко мы в деревне покупали. А у них там какие-то правила. Выписывали нам по полкружки на брата. Тихо-тихо, у нас что, еще один зуб прорезался? Я смотрю, он мне палец муслякает. Температура была? Очень они тебя достали?

— Нет, на этот раз без температуры. Похныкали денька два, покапризничали. Не уходи, я чайник поставлю.

Теперь можно было, наконец. поговорить, и уложить этот сумасшедший месяц — в слова.

Глава 11. Кистень

Дом был еще тот. Впрочем, для хозяйства Кистеня он вполне подходил. Все его имущество помещалось в рюкзаке, старом, защитного цвета. С которым он когда-то давно ходил в походы. И в ту пору рюкзак был гораздо тяжелее.

Хотя — Кистень не замечал своей бедности. Он даже не задавался вопросом — беден ли он? После тюрьмы его возможности казались ему совершенно неограниченными. Он принадлежал сам себе — разве этого мало?

В местах лишения свободы он провел ровнехонько десять лет.

Если бы об этом узнала мама…  Но маме не дано было ничего знать. Он очень надеялся на это. На то, что она обрела забвение. Потому что с памятью в раю делать нечего. Не рай это будет — мука.

Мама. Их домашнее божество. И Кистень, которого тогда звали Котик, и его старший брат Саша любили ее так, как сыновья редко любят мать. Как малыши — без оговорок, беззаветно.

Правда Саша не только любил, но и радовал. Красивый, тихий и послушный мальчик. Ответственный на редкость. Здоровый — даже простуды обходили его, как заговоренного. Со всех сторон маме повторяли: «Как вам с Сашенькой повезло».

Наверное, это была компенсация за вечно больного Котика.

Котик умудрился простудиться еще в роддоме. Была зима, а топили жарко, и медсестры, запарившись, открывали форточки. Его первое в жизни койко-место было у окна, и, пожалуйста — бронхит.

С тех пор и пошло. Промочил ноги — насморк. Глотнул холодной воды — ангина. Раз в кои то веки вышел с остальными детьми на физкультуру — попрыгать в прохладный день в школьном дворе — воспаление легких.