Мед багульника - [53]

Старшекурсница незаметно поднесла чайник и налила в рукав воды.

— Врешь все, — сказал Зубов, глядя на мокрого, отфыркивающегося Андрюшку, Дождь будет. Пять горячих ему.

Двух неразлучных подружек заставили накормить друг друга вареньем. Им дали по банке, по чайной ложке и завязали глаза. Все катались со смеху. Маринка набирала варенья чуть-чуть и ощупью искала Риткино лицо. А Ритка зачерпывала ложку с горой, и тыкала ее решительно вперед — Маринке в ухо.

— Сразу видно, кто кого больше любит, — молвил Зубов и отпустил девчонок с миром.

— Тьфу, — бранилась Ритка, разглядывая черепок, — Что за имя мне дали — «Жрица завтраков, обедов и ужинов»!

— Надо было меньше жрать! — холодно ответствовала Ирка Прохорова.

Света стала «Амазонкой, скачущей в ночи», Ганс так и остался «Милым другом». Асе очень льстило, что она «солнышко лесное». Свете хотелось спросить у Кости — какое у него прозвище, ведь он сахем.

Меж тем готовился праздничный ужин. Старшие девчонки взяли это дело на себя. Они сделали огромную сковороду мяса с подливкой, приготовили всеми забытую вещь — картофельное пюре и испекли торт из муки, яиц и сгущенки.

Нужно ли говорить, что чай, заваренный самой настоящей заваркой, а не первой попавшейся под ноги травой, показался всем напитком Богов.

Все было съедено и допито, но никто не расходился. Лагерь стал их домом, таким обжитым, таким родным. И только вместе им было хорошо.

— Можно еще картошки испечь, — сказала Ритка. — Ведь картошка осталась.

— Молчать, жрица!

Смущенно подошли и вдали от костра расселись прощенные деревенские.

Большой закапывал в золу картошку.

Граф Зубов сидел молча, глядя на затухающий огонь, уронив между колен огромные свои руки. Ему услужливо поднесли гитару:

— «Кирпичики» спой!

Эту допотопную песню любили за эффектный конец, когда после паузы нужно было дружно крикнуть «Хрясь!» как можно громче. У Зубова это «Хрясь» получалось так, что лошади шарахались, и уши закладывало.

Света с Асей сидели, укрывшись необъятной болоньевой курткой, густо пропахшей дымом.

— Ну вот, — жалобно говорила Ася, — Только-только тепло становится, а я даже загореть не успела. Ну что за лето такое подлое! Вторая смена приедет — все тепло ей достанется.

— Не хнычь. У нас впереди еще август. Будем ходить на пляж.

— Ой, — встрепенулась Ася, — Ритка сейчас «Гостиницу» будет петь, а я еще не все слова записала.

Она побежала к палатке. У нее имелась тетрадь, куда она всю смену записывала пенсии. Ася мечтала научиться играть на гитаре, но с ее пухлыми слабыми пальчиками мало что получалось.

Костя неслышно подошел и сел рядом. И Света побоялась, что другие заметят, как у нее на лице неудержимо расцветает улыбка.

— А у тебя какое археологическое имя? — спросила она.

— Кистень.

И это было то имя, к которому он привык.

Света не думала, как она сама выглядит после этих недель. Лицо обветренное, щеки горят. Волосы здесь начали у нее виться.

Кистень закурил. Ася шуршала ручкой по бумаге.

— Коридорные шаги — злой угрозою,

Было небо голубым — стало розовым.

А я на краешке сижу — и не подвинулся,

Ах, гостиница моя, ты гостиница…

…Звезды — старые знакомые — тихо плыли по небу, отмечая время.

Автобус они заняли сразу весь. До остановки их довез в кузове своего грузовика дядя Коля. Но это было в общем-то запрещено, против правил. Теперь им предстояло пересесть и ехать до Ульяновска в автобусе, как белым людям.

Кстати, эти белые люди их и поразили. Автобус был занят, но водитель разрешил войти еще нескольким женщинам. Парни освободили им места. На этих женщин все смотрели. Они были невообразимо чистыми и аккуратными. Блузки, юбки, каблучки… Разве такое бывает? Сами они чувствовали себя тарзанами, первобытными людьми. От женщин пахло духами. Это не укладывалось в голове.

Света и Ася сидели в самом конце автобуса. Кистень — у их ног, на ступеньках, где наглухо закрытая вторая дверь.

— Вот приеду домой, — блаженно говорила Ася, — Закроюсь на полдня в ванной. Вымою голову сначала одним шампунем, потом другим. «Не нужна мне с неба манна, мне бы ванна, ванна, ванна»…

А Свете больше всего хотелось назад. Она ощущала, что из жизни уходит то, что уже не повторится.

— Давайте обменяемся адресами — предложила она.

Ася чуть не подавилась пирожком с капустой, который купила на остановке.

— Сказать тебе, где я живу? — прокашлявшись, спросила она, — А может, ты мне скажешь?

Света покраснела густо, в цвет своей футболки. Тут до Аси наконец дошло.

— Я вам рюкзаки донесу, — сказал Кистень, — На вокзале это будет все — каждый сам станет до дому добираться.

Он ничего не сказал о себе, не открыл, где его дом, и Свете стало грустно до слез.

— Не хочу я домой, — сказала она, — Приеду, буду у Динки на вторую смену проситься.

— Может быть, второй раз все будет не так. Совсем не так. Лучше, если ты запомнишь, как было хорошо.

Кистень, конечно, был прав. Совершенно прав.

— А ты много по археологичкам ездил?

— Еще со школы. У меня мать… с Галиной Ивановной дружила. Меня и брали на все лето. Как в лагерь.

Ему и теперь предстояло ехать — на август. Деньги были нужны позарез, но он этого не сказал. Чтобы развлечь их, начал рассказывать, как вначале тоже боялся копать могилы, особенно детские. А ему все время их поручали — давай, мол, раскапывай своих ровесников.