Мечты сбываются - [68]

Ругя говорила с увлечением. И Шамси поймал себя на том, что все, о чем она говорит, интересует также и его. Но ему не хотелось этого выказывать, и он буркнул:

— Мы да у нас!.. Чего только у вас не будет, как послушаешь!.. Ты лучше расскажи о самой себе, что слышно в твоем доме.

— О себе?.. — Только сейчас Ругя вспомнила, что не виделась с Шамси уже много месяцев: он теперь не ездил на промыслы — Бала, став старше, сам ездил в город навещать отца. — Ну что ж, есть у меня что рассказать и о себе: направляют меня на курсы инструкторов по ковроткачеству. Буду учиться там два года, без отрыва от работы.

— Уж не хочешь ли стать ученой, вроде вашего знатока красок? — усмехнулся Шамси, но про себя подумал: «С нее станет!» От баб теперь всего можно ожидать, — еще в самом деле заделается инженером-химиком! Вот ведь стала же дочка сторожа Дадаша актеркой, и о ней даже в газете что-то писали — читал ему недавно Бала.

— У меня свое дело неплохое — ковротканье, — спокойно ответила Ругя. — Не к чему мне быть ученой.

— А сама что-нибудь ткешь? — спросил Шамси: обидно, если такая мастерица перестанет ткать!

— Делаю на конкурс большой ковер, три метра на пять. В центре — портрет, а вокруг — азербайджанский орнамент.

— Опять портрет! — воскликнул Шамси с досадой. — Да ведь ковер не картина, а вещь солидная… Знаешь ли ты, что такое ковер для мусульманина?

— Знаю, Шамси, знаю! — мягко остановила его Ругя: сколько раз распространялся он на эту тему! — Знаю… Но только народ наш, пойми, стал теперь другим!

Шамси вздохнул: пожалуй, есть в словах Ругя правда.

— А чей портрет-то? — спросил он, смирившись.

— Поэта Сабира.

Сабира? Того самого, кто когда-то испортил ему новруз?

— Надо бы кого-нибудь другого!.. — сказал Шамси угрюмо.

— Может быть, назовешь — кого?

Шамси перебрал немногие имена писателей и поэтов, застрявшие у него в памяти… Мирза Фатали Ахундов? Молла Насреддин?.. И безнадежно развел руками: все они безбожники и насмешники! Один не лучше другого!..

Рассказать о самой себе просил Шамси свою бывшую жену, и она рассказывала, а он смотрел на нее и изумлялся: заведующая? инструктор? участница конкурса? Не слишком ли много? Не привирает ли она?

— Дел, Шамси, у меня вот сколько! — сказала Ругя в ответ его мыслям и провела рукой над головой.

Тень озабоченности прошла по ее лицу, и Шамси не преминул хвастливо ввернуть:

— А у меня ты целыми днями слонялась без дела! Разве что изредка, да к тому же по своей воле, садилась за станок.

— Зато и успевала не столько!

Они помолчали: незачем прошлое ворошить!

Ругя кивнула на свернутый в трубку ковер и спросила:

— Принес на продажу?

— Да, — ответил Шамси, и тут же добавил, словно оправдываясь: — Кому теперь нужны ковры? Только моль разводить! А лишний рубль в доме не помешает.

— Лишний ли? — спросила Ругя, глядя Шамси в глаза: она знала, что он без особой нужды ковры продавать не станет.

— Рубль, конечно, никогда не бывает лишним, — ответил он, отводя взгляд. — Я не работаю, Ана-ханум стара, болеет… — Он помедлил и тихо добавил: — А тут еще Фатьму с ее тремя кормить приходится.

Ругя удивилась:

— Это почему же?

Шамси не ответил.

— Не заботится, что ли, о них Хабибулла? — допытывалась Ругя.

Шамси горестно усмехнулся:

— Если бы только это! Теперь таких отцов можно живо образумить — через суд — сама знаешь… Дело с моим зятьком похуже… — Шамси огляделся и, наклонившись к уху Ругя, шепнул: — Хочет уйти от Фатьмы, совсем!

— Плохой он человек, твой зять! — Не обижайся, Шамси, если скажу правду: испортил ты жизнь своей дочери, выдав ее за Хабибуллу.

Шамси вспомнил о бедах, в которые некогда вверг его Хабибулла. Доверился бы тогда он, Шамси, своему собственному уму-разуму — не дал бы спрятать ружья в своем подвале… До сих пор ноет у него плечо, едва подует холодный северный ветер.

— Неважный он человечек, вредный… — печально согласился Шамси.

— А как Фатьма себя чувствует? — спросила Ругя.

— Поначалу, конечно, плакала. А потом вытерла слезы и решила: «Может быть, это к добру? Конец моим мукам с таким мужем!» — Шамси развел руками, словно хотел сказать: «Трудно понять женщин!», и заключил: — Вот так и живем… — Он вспомнил о Бале и добавил: — А сын мой еще молодой, чтоб помогать старику отцу…

— Скоро вырастет, будет помогать. А пока… — взгляд Ругя упал на ковер. — А ну, разверни!

Шамси, однако, не торопился: видно, придется ему краснеть, если Ругя узнает, что он принес для продажи ковер, некогда вытканный ее руками. Но Ругя решительно взялась за ковер, развернула его и сразу узнала:

— Моя работа!

Шамси смутился — дьявол привел его именно в этот магазин! Но Ругя, не обращая на него внимания, принялась рассматривать ковер. Она загнула угол ковра, чтоб на изнанке определить густотканность, а затем, проведя ладонью по бархатистому ворсу лицевой стороны, деловито, словно оценивая чужую работу, заключила:

— Хороший ковер!

Шамси обрадовался:

— Я и сам это знаю! А твой оценщик — тряпичник, в коврах ничего не смыслит!

— Неопытный еще, молодой… Хотя иной раз и опытный не сразу верно оценит: с виду ковер будто хороший — и ткань густая, и рисунок красивый, и ворс нежный, а если как следует разобраться — рогожа! А бывает и наоборот. Уж на что я сама ковроткачиха, двадцать лет с шерстью да с утками вожусь, и то, случается, ошибаюсь.