Мечтают ли андроиды об электрических овцах? - [7]

И Джон задавал себе вопрос — есть ли среди оставшихся на Земле те, кто чувствует пустоту мира так же, как он? Или это присуще только ему, своего рода биологическая печать, вызванная перерождением сенсорного аппарата?

«Это интересный вопрос», — подумал Изидор. Жаль вот, не с кем обменяться мнениями. Он был один среди этих руин, в которые постепенно — час за часом, день за днем, неделю за неделей — превращалось безмолвное здание, состоящее из тысячи незаселенных квартир. В конце концов все внутренние помещения сольются друг с другом, превратятся в однородную безликую массу, отдаленно напоминающую пудинг. А потом и само здание станет аморфной кучей, которую похоронит под собой всепроникающая пыль. Впрочем, он, Изидор, к этому времени уже умрет, и его не будет интересовать судьба комнаты, наполненной удушающей, вездесущей, деспотичной хозяйкой мира — тишиной.

Лучше, наверное, снова включить телевизор. Но Изидора пугали бесчисленные рекламные ролики, предназначенные оставшимся на Земле нормалам. Они сообщали — самыми хитроумными способами — о том, что ему, специалу, не требовалось и никогда не потребуется. Вся эта информация ему без надобности. Он не мог эмигрировать, даже если бы очень сильно захотел. Так зачем ему слушать все это? Чтоб их разодрало, вместе с их программой колонизации! Вот бы и в новых мирах они начали войну — теоретически это возможно, — и все бы закончилось, как на Земле! И пусть все эти эмигранты превратятся в специалов!..

«Это было бы хорошо, — подумал он. — Однако пора и на работу».

Он шагнул к двери, ведущей в неосвещенный холл, потянул за ручку и… отшатнулся, уткнувшись взглядом в пустоту здания. Пустота лежала, поджидая его, там, снаружи; она тут же деловито потекла в его квартиру. «О Боже!» — подумал он, захлопывая дверь. Боже, он еще не готов подняться по лязгающей лестнице, ведущей на пустую крышу, где у него нет своего животного. Тут же родилось эхо, понеслось в пустоте, разрастаясь и захватывая этажи. «Самое время взяться за рукоятки», — сказал себе Изидор, пересек гостиную и склонился над черным ящиком эмпатоприемника.

Включив его, он тут же почувствовал слабый запах озона, исходящий от блока питания, нетерпеливо и судорожно вздохнул и ощутил мгновенный прилив бодрости. Катодно-лучевая трубка засветилась, имитируя телевизионное изображение. Вскоре сформировался коллаж, составленный из случайных сочетаний цвета и размытой формы предметов. Картинка будет неизменна, пока Изидор не коснется рукояток… Поэтому, снова глубоко вздохнув, чтобы окончательно успокоиться, он взялся за рукоятки-близнецы.

Изображение тут же обрело четкость. Джон увидел хорошо знакомый ландшафт — древний коричневый бесплодный склон с пучками высохших стеблей, похожих на кости, упирался в серое бессолнечное небо. Вверх по склону с трудом брел одинокий человек. Это был пожилой мужчина, почти старик, в выцветшей одежде, которую как будто сшили из куска серого неба. Звали его Уилбур Мерсер. Он едва переставлял ноги. Касающийся рукояток Джон Изидор, наблюдая за ним, словно исчезал из гостиной. Обветшалая мебель и тронутые разрушением стены уходили прочь; вскоре он совсем перестал их замечать. Вместе с тем, как обычно, появилось ощущение, что он проникает внутрь изображения, перестает быть сторонним наблюдателем. Это он поднимается по бесконечно длинному склону; это его ноги запинаются об острые камни; это он с трудом вдыхает едкий туман неба, неба чужого, неземного, далекого, которое эмпатоприемник делает своим, знакомым, невероятно близким.

Он преодолел рубеж реальности и оказался в этом мире стандартным, но озадачивающим способом. Вновь осуществилось физическое слияние — ментальное и духовное отождествление — с Уилбуром Мерсером. И у Джона Изидора, и у всех остальных, кто одновременно с ним сжимал рукоятки, здесь, на Земле, или в одном из колониальных миров.

Джон слышал их всех, впитывал в себя лепет их мыслей, звучащих в его собственном мозгу, ощущал многочисленные сущности. Их, как и его, волновало одно: объединенные интеллекты обращали внимание только на холм, на необходимость взбираться все выше и выше. Шаг за шагом цель приближалась, но очень медленно, подъем осуществлялся почти незаметно. «Вперед!» — подгонял себя Джон, слыша, как грохочут осыпающиеся камни. Сегодня подняться выше, чем вчера, а завтра… Часть Уилбура Мерсера, Джон поднял вместе со всеми голову, пытаясь разглядеть вершину. Ее не видно, но она где-то там. Она слишком далеко, но придет день, и они увидят ее.

Брошенный камень попал ему в руку. Он почувствовал боль и обернулся. Следующий камень пролетел мимо. Врезавшись в землю, он издал скрежещущий звук, от которого побежали мурашки по спине. «Кто там опять?» — подумал Джон, пытаясь разглядеть мучителя. Давнишний противник находился за пределами видимости; он — или оно? — следовал за Джоном в течение всего подъема по склону и отступит лишь тогда, когда Джон достигнет вершины…

Он вспомнил вершину, когда склон вывел его на ровную площадку, но едва ли не сразу начался новый склон. Сколько раз уже это происходило? Не один точно, но все они стерлись из памяти, слились воедино, как слились будущее и прошлое… И то, что он уже испытал, и то, что еще предстоит испытать, — все смешалось, и в памяти не было ничего, и не будет уже; но тут наступил момент, когда можно было остановиться и отдохнуть, и даже потрогать рану на руке, оставленную брошенным камнем.