Мечтай о невозможном - [41]

Фабер судорожно сглотнул.

Нет, — подумал он, — не надо, пожалуйста, не надо!

— Ты помнишь? Ты подарил мне это на счастье, чтобы оно всегда было со мной. И я подарила тебе такую же цепочку с кленовым листком, мы купили это там, у Национальной библиотеки. Национальная библиотека разрушена, разрушен весь квартал, там одни развалины, а под развалинами — погибшие… очень много погибших… Один мой друг, еврей Давид Пардо, всегда ходит по городу, каждый день, и когда бомбы падают, и стреляют, и гранаты рвутся — ему совершенно безразлично, умрет он или нет, он потерял все, близких, и друзей, и свое имущество — этот Давид Пардо однажды мне сказал: «Мира, в истинной трагедии погибает не герой, а хор!». И этот же Давид Пардо, который всегда ходит по городу, и никогда его ничего даже не зацепит, хотя он очень хочет умереть, сказал мне: «Мы в Сараево поставили важный эксперимент. Что происходит с современным городом, если лишить его основ цивилизованного образа жизни: электричества, газа, воды, средств коммуникации и продуктов питания? Эксперимент должен показать, как быстро при таких обстоятельствах люди разъединяются и становятся врагами. Этот эксперимент имеет большое значение для будущего, близкого будущего». Так сказал Давид. И, как видно, все это происходит очень быстро. Уже нет единения между людьми, каждый друг другу враг. Это правда. Кто говорит другое, лжет. Мир знает это. Мир — неподкупный наблюдатель… У тебя, конечно, нет моего кленового листочка, Роберт?

— Нет, — сказал он, — это ужасно, Мира, но я его потерял в Америке… Я долго искал, но не смог уже найти…

— Как мог ты сохранить цепочку после стольких лет! Это невозможно.

Он сказал беспомощно:

— Женщина, которая была вчера здесь… которая так кашляла… где она?

— Ее перевели в другое отделение. Я теперь одна.

— Почему… — Он умолк.

— Что почему?

— Почему ты никогда не дала мне знать, что у нас есть дочь? — спросил он.

— Потому что я не хотела тебя обременять, ни за что на свете, никогда! Только теперь, когда просто не было выхода, я назвала твое имя…

— Но это же должно было быть страшно тяжело для тебя. Совсем одна, без помощи.

— Было тяжело. Да, Роберт. В течение года я не могла продолжать работать монтажницей и получала только часть своей зарплаты от студии «Босна-фильм». Тогда я сделала медведя.

— Что ты сделала?

— Много медведей. Ведь все дети любят медведей. Друзья дарили мне материал, остатки плюша и трикотажа, все, что было пушистым, шерстистым. Я делала прекрасных медведей, которые выглядели как магазинные, и совсем простых бибабо, знаешь, кукол, надевающихся на руку? Для этого я скроила кафтан с рукавами, куда дети могли совать свои пальцы. Медведь протягивал лапы, танцевал, бегал и прыгал. На указательные пальцы я пришивала головку со стеклянными глазами. Голова была набита мелкой стружкой, нос и рот делались из толстой шерсти. Все мои медведи смеялись. Медведи мои шли нарасхват! Я еле справлялась с работой… Но была в отчаянии. Ты знаешь, как строга была тогда мораль у нас… Внебрачный ребенок! Никто не женился на женщине с внебрачным ребенком. Насмешки со всех сторон, позор. Избавиться от ребенка, даже если бы я этого хотела, было совершенно невозможно. Ни один врач не рискнул бы. А женщин, делающих аборты, я сама боялась… Итак, я родила своего ребенка, мою Надю. И с момента ее рождения я любила ее, и все, что говорили люди, мне было безразлично, совершенно безразлично! Все было хорошо, как оно было, — сказала она, и на несколько секунд он увидел перед собой прежнюю прекрасную молодую Миру. — И теперь мы снова вместе, это так странно. Что-то существует, что нас навсегда соединило. Иначе ты не вспомнил бы тот вечер и не принес бы мне красную гвоздику. Это было чудесно, когда ты вошел с красной гвоздикой, потому что я сразу поняла, что ты помнишь тот вечер в «Европе», и маленького муэдзина, и наши песни.

И, прежде чем он смог ответить, она продолжила:

— «These foolish things»[29] — это была одна из наших песен, ты, наверное, еще помнишь!

Он принес вчера красную гвоздику, потому что не хотел брать красную розу.

— И певица, Роберт!

— И певица! — сказал он, но ничего не вспомнил.

10

«…a tinkling piano in the next apartment»,[30] — пела рыжеволосая молодая женщина в черном сверкающем платье с блестками. Она стояла перед маленьким оркестром, держа микрофон близко у рта. Многие пары танцевали. Это было в августе 1953 года. По вечерам в отеле «Европа» всегда играла музыка, были танцы. Молодые девушки и женщины, которые здесь танцевали, были красивы. Они держались очень прямо, с горделивой осанкой. Среди всех Мира была самой красивой девушкой. Свет прожектора, скользивший над головами, менялся от красного к синему.

«…a fairground’s painted swing, — пела молодая женщина в микрофон, — these foolish things remind me of you».[31] Синий свет сменился желтым.

Саксофон, ударный инструмент, пианино. Молодые танцоры, некоторые в темных костюмах, некоторые в рубашках, были без галстуков. Ни одного галстука. Фабер был в темно-синем костюме и белой рубашке с открытым воротом, как у всех остальных. В галстуках были только кельнеры.