Мечтай о невозможном - [28]

— Потому что нам нужна ее история, поэтому.

— Господин Конович говорит, что это трагическая история.

— Все настоящие любовные истории трагичны. Что с ним? — Сиодмэк посмотрел на Фабера. — Вы понимаете, почему этот son of a bitch[16] не хочет, чтобы мы поехали к этой девушке?

— Может быть, у него есть веские причины…

— Ах, послушай, черт возьми, какие веские причины! Теперь еще вы начинаете! — Мире Сиодмэк сказал: — В разговоре с Еленой мы будем вполне тактичны и осторожны, я это обещаю. Но ведь в тысячу раз лучше услышать об этой большой любви из ее уст, а не из его. Пожалуйста, адрес, сделайте одолжение…

Конович отвернулся. Фабер смотрел на него с любопытством. Что происходит в душе этого человека?

Затем историк что-то сказал.

— Елена живет недалеко от Илидцы, — объяснила Мира. — Я знаю, где это.

— Чудесно! Спросите у дорогого господина Коновича, не одолжит ли он нам на время только для визита к Елене несколько фотографий? Мы тоже пожертвуем приличную сумму для музея.

Мира поговорила с хранителем.

— Он должен сначала спросить директора.

— Ну конечно же!

Историк исчез.

— Мы никогда не получим фото, — сказал Фабер.

— Мы их наверняка получим, — сказал Сиодмэк. — Я подарил директору для его дам шесть пар нейлоновых чулок и шесть тюбиков губной помады.

11

Перед домом в огороде работала маленькая полная женщина. В саду в диком беспорядке росли анемоны, первые красные, белые и желтые розы, пурпурно-красные яснотки, львиный зев, лилии, тысячелистник и валериана. Рядом с большим крестьянским домом был виден хлев, а за ним пастбище, на котором паслись козы. В отдельном загоне двора хрюкали несколько свиней. На лужайке кудахтали удивительно крупные пестрые куры.

Они приехали на старом «опеле» студии «Босна-фильм». Фабер за рулем, Мира рядом, на заднем сиденье Сиодмэк. Они открыли все окна, и горячий ветер обвевал их лица и трепал волосы. В этих местах среди лугов и пастбищ было много хуторов, на горизонте виднелись темные леса. За ними поднималась высокая гора. Поблизости мычали коровы. Маленький лохматый пес с лаем мчался через огород.

Мира громко позвала Елену по имени. Полная маленькая женщина подняла голову. Она поняла, что Мира просит ее подойти к изгороди. Елена поднялась, уперла руки в бока и, охая, распрямилась. Ей было тяжело, это причиняло боль. Ходьба тоже, она прихрамывала. Елена не носила ни чулок, ни обуви, только грязный фартук поверх черного рабочего халата и косо повязанный платок на седых волосах. Кожа лица была грубой, глаза как щелки, и ни одного зуба во рту. Маленький пес заливался лаем, как бешеный.

Елена прикрикнула на него, и он замолчал. Маленькая женщина подошла к изгороди и внимательно, но в то же время дружелюбно стала рассматривать своих гостей. Мира представилась сама и представила мужчин. Фабер и Сиодмэк поклонились. Елена что-то произнесла.

— Она говорит: бог да сохранит и защитит нас на всех наших путях.

— Какой бог? — спросил Сиодмэк.

— Shut up, — сказал Фабер.

— Но послушай, дружище, здесь молятся по крайней мере трем различным богам. Хорошо, забудем это. Бог да сохранит и защитит и Елену на всех ее путях. Скажите ей это, дорогая.

Мира перевела.

Старая женщина кивнула и улыбнулась своим беззубым ртом. После этого она долго говорила с Мирой, которая наконец перевела:

— Я сказала, что мы снимаем фильм об убийстве в Сараево с Принципом в главной роли и, естественно, с ней, его большой любовью. А она на это ответила: это не выйдет. «Почему не выйдет?» — спросила я ее. И она сказала: потому что между ней и Принципом никогда не было большой любви. Не было даже маленькой. Я ей сказала, что рассказал нам господин Конович, а она ответила, что не знает этого господина, но если он историк и работает в музее, то, конечно, он знает намного больше, чем она. Она просто глупая старая крестьянка, которая никогда не любила Принципа, и он ее тоже никогда не любил, иначе она бы это знала и помнила. Но она не помнит.

— Вообще ни о чем?

— Вообще ни о чем, говорит она.

— Гаврило Принцип, великий национальный герой, благородный борец за свободу и справедливость? — сказал Сиодмэк. — Необыкновенный человек, который убил наследника австро-венгерского престола и его почитаемую супругу — она не помнит о нем?

— Она говорит, разумеется, она помнит Гаврило Принципа, кто его не помнит. Но помнит, конечно, очень слабо, ведь прошло столько времени. Она знала его прежде, чем он стал героем. Они вместе совершали прогулки, было такое дело. Но она не может вспомнить даже его лицо. Все как будто скрыто пеленой дыма, — говорит она. Так много прошло лет. Она старая женщина. Так много всего произошло, чтобы что-то запомнить. «А большую любовь?» — спросила я ее.

— Ну, и?

— Она сказала: наверное, это правда, но она не помнит никакой большой любви. Она все время это повторяет. Никакой большой любви к Принципу. Ей просто не о чем вспомнить, и поэтому она убеждена, что такой любви никогда не было и господин Конович ошибается.

— For Christ’s sake,[17] — сказал Сиодмэк. И жалобно добавил: — У меня нет больше нейлоновых чулок и губной помады!

— Они бы не помогли, — сказала Мира.