Мечта о Просвещении - [14]
Главной причиной привлекательности этой причудливой гипотезы было то, что она, казалось, отвечала на вопрос о том, как могут взаимодействовать дух и тело: в буквальном смысле они вообще не взаимодействуют, а лишь создают видимость. Ничто ни с чем не взаимодействует помимо Бога. Именно Бог позволяет чему-либо случаться в душе и в теле, и, делая это, Он создает впечатление, будто они влияют друг на друга. Когда, например, булавка колет мой палец, это Бог вызывает у меня ощущение боли. Дух и тело, таким образом, функционируют независимо, но остаются в ближайшем родстве. Они подобны двум синхронизированным, но не связанным друг с другом часам, как выразился другой инакомыслящий картезианец Арнольд Гейлинкс (1624–1669). Предполагалось, что эта идея будет иметь больше смысла, нежели ортодоксальное картезианское положение о том, что тело воздействует на ум и ум воздействует на тело.
«Окказионализм», как стали называть эту теорию, поскольку булавочный укол был назван «поводом» (occasio) для моей боли, а не ее «причиной», был самой распространенной ересью в молодой церкви картезианства, но вскоре он исчерпал себя. Другое отклонение от взглядов Декарта было более последовательным и по сию пору пребывает с нами. Эта модификация картезианства касалась скорее акцентов, нежели самой доктрины. Сам Декарт рассматривал свои дискуссии на темы «первой философии», или метафизики, лишь как пролог к познанию мира. Проблемы достоверности знаний, души и тела рассматривались как малая часть философии в целом, поскольку она включила бы все, что мы теперь считаем наукой. Но с легкой руки Мальбранша и многих других эти метафизические проблемы стали самой важной частью предмета.
Это удивило бы и разочаровало Декарта, считавшего, что о таких предметах мало что можно сказать после его собственных сочинений. Он объяснял, что так долго занимался проблемой скептицизма, например, чтобы «никому более не было нужды за это браться или терзать себя долгими размышлениями на эту тему»[72]. В 1648 г. в беседе со студентом Франциском Бурманом Декарт предостерегал:
Не следует таким образом копаться в «Размышлениях» и в метафизических вопросах или трудиться над подобного рода их комментированием; тем более не следует — как пытается кое-кто — углублять их больше, чем это сделал сам автор, ибо его собственный замысел достаточно глубок. Достаточно однажды познать содержание «Размышлений» в общем и целом, а затем запомнить их заключение; в противном случае они чрезмерно отвлекают наш ум от физических и чувственных объектов и делают его неспособным к их рассмотрению, а между тем весьма желательно, чтобы люди этим занимались, поскольку отсюда проистекает обильная польза для жизни[73].
Иными словами, он доносил ту же идею, что и некоторые из современных антифилософски настроенных ученых, которые, в насмешку над философами, советуют им сосредоточиться на современной физике или биологии и заняться какой-то реальной работой. Декарт дал такой же совет принцессе Елизавете, но он остался без внимания. К концу XVII в. темы его «Размышлений» и подобных произведений привлекали гораздо больший интерес, чем его научная работа. Отчасти это объясняется тем, что «Размышления» Декарта на самом деле отнюдь не решали всех вопросов, как думал он сам. Если бы он действительно смог ответить на все поднятые им вопросы, не было бы никакой необходимости заниматься тем же более поздним философам. Отчасти это было потому, что идеи Ньютона и других в естественных науках быстро затмили декартовские. Слава Декарта-философа прибывала по мере того, как слава Декарта-ученого шла на убыль.
Это не означает, что все или хотя бы многие мыслители полностью одобряли его философские взгляды. Когда Вольтер в 1728 г. высказывался о Декарте, он объявил устаревшими не только его физику, но и его представления о знаниях и душе. По словам Вольтера, Джон Локк (1632−1704) выставил на показ ошибочность старой философии Декарта и создал свою — новую, как Ньютон создал новую физику. В то время как Декарт написал прихотливый роман о душе, Локк «скромно написал ее историю»[74]. Вольтеровская оценка достижений Локка несколько преувеличена. Она отражала его предпочтение английского образа мышления французскому. Предпочтение это усилилось, вероятно, после его бегства в Англию в 1726 г., последовавшего за ссорой с властным и жестоким парижским аристократом. Но Декарт все еще маячил на философском горизонте значительно отчетливее, чем это готов был признать Вольтер. Все основные философы следовали по его стопам, даже если не принимали всех его идей. К XVIII столетию Декарт, и особенно темы его «Размышлений», стали популярной отправной точкой для любой философии, которая считала себя современной. Даже герой Вольтера Локк, который зачастую был далек от взглядов Декарта, как никто в его время, говорил, что он впервые стал «охоч до философских исследований»
