Мечта для нас - [83]

Взглянув на брата, я увидела, что он того и гляди психанет, и тихо позвала:

– Истон.

– Мне надо обратно в общежитие.

Он чмокнул меня в щеку, повернулся и направился к своему пикапу, припаркованному на дорожке.

– Истон? – Брат обернулся. Я сглотнула. – Ты же в порядке, правда?

Он улыбнулся – я сомневалась, что искренне.

– Я в порядке, Бонни, клянусь. Мне просто нужно в универ. Мне надо…

– Ясно.

Брату нужно было побыть одному, подальше от больниц и горя. Истон улыбнулся и сел в пикап. Я смотрела, как он уезжает. Он клятвенно заверил меня, что принимает все назначенные врачом лекарства. Я заставила его пообещать, что он сразу скажет, если ему станет слишком тяжело из-за меня, моей болезни.

– Думаешь, он в норме? – спросила я папу, пока мы медленно двигались по дорожке к дому.

– Я звоню ему по нескольку раз на дню, Бонни. Он старается изо всех сил, психотерапевт в восторге от его успехов. – Тут отцовский голос стал хриплым. – Это же все благодаря тебе, понимаешь? Он хочет тебя вылечить, но не может. – Брату и твоему папе тяжело дается все происходящее, потому что мы не можем тебя защитить, не можем исцелить.

– Папа… – прошептала я. Тоска сдавила мне горло.

– Давай-ка уложим тебя в кроватку, золотце. День выдался долгий.

Отец проводил меня до крыльца, причем каждый шаг давался мне с трудом, словно к ногам подвесили по тяжеленной гире. Понятно, что брат не мог сейчас со мной поговорить, а даже если бы и решился, я не знала бы, что сказать в ответ.

Я долго спала, а когда проснулась, снаружи было темно, по оконному стеклу барабанили дождевые капли. Было около полуночи. Вспомнив, что так и не сообщила Кромвелю о своем возвращении, я поспешно написала и отправила ему эсэмэс, мол, увидимся завтра, после чего снова заснула.

Мне казалось, что я только-только опустила веки, как вдруг в окно постучали. Щурясь, я приоткрыла глаза, силясь понять, где я и что происходит. Стук повторился, и тогда я встала с постели и ухватилась за подоконник, чтобы не упасть. Стоявшие на прикроватном столике часы показывали два тридцать ночи.

Я отдернула занавеску. За окном стоял Кромвель, мокрый как мышь, черная одежда липла к его телу. Стоило мне его увидеть, как сердце попыталось выпрыгнуть из груди – можно подумать, оно могло устремиться к юноше и прижаться к нему. Я повернула щеколду, а в следующую секунду Кромвель сам поднял оконную раму, подтянулся на руках и перелез через подоконник.

Я сделала шаг назад, чтобы ему легче было забраться в комнату. Когда он посмотрел на меня, я на миг перестала дышать. Он вглядывался в мое лицо, вечно растрепанные волосы липли к мокрому лбу. Я хотела что-то сказать, но прежде чем успела открыть рот, Кромвель шагнул ко мне и крепко обнял.

Он наклонился и поцеловал меня, совершенно лишив дыхания. Он промок до костей, но мне было наплевать, потому что его мягкие губы требовательно скользили по моим губам, грубо и в то же время так страстно, что я чуть не расплакалась. Кромвель знал, что в последнее время мне трудно дышать, поэтому быстро отстранился, продолжая сжимать мое лицо в ладонях.

– Я по тебе скучал.

Эти слова, точно бушующее пламя, растопили холодок, сковывавший мою душу. До сего момента я и не понимала, как холодно мне было. Кромвель посмотрел мне в глаза.

– Я тоже по тебе скучала, – прошептала я, и напряженные плечи юноши расслабились. Он посмотрел на мою пижаму.

– Ты устала?

Я слабо засмеялась:

– Я теперь постоянно чувствую усталость.

Кромвель сглотнул, потом снова сгреб меня в охапку. Рукава его черного свитера, того самого, который я однажды надевала, промокли, но меня это мало волновало. Любой холод мне нипочем, если Кромвель будет так меня обнимать.

Он уложил меня на кровать и сел рядом. Его покрытая татуировками рука пригладила мои волосы, скользнула по щеке. Я поймала его ладонь, прежде чем парень успел ее убрать, прижала к лицу и закрыла глаза. От его пальцев пахло дождем и самим Кромвелем.

Открыв глаза, я пристально посмотрела на юношу и спросила:

– Кромвель? Что стряслось?

Мне вдруг стало тревожно.

Его взгляд стал затравленным, смуглая кожа побледнела. Я заметила темные круги у него под глазами. Он выглядел… грустным.

Прежде чем я успела что-то спросить, Кромвель встал и подошел к пианино. Несколько мгновений я не смела пошевелиться, наблюдая, как он выдвигает табурет и садится перед инструментом. Он держал спину очень прямо, словно палку проглотил, и низко опустил голову.

Мое неровное, неглубокое дыхание эхом отдавалось у меня в ушах, потом тихо стукнула крышка электропианино, а громкость убавили. Гадая, что затеял Кромвель, я села, прижала к груди подушку, чтобы было теплее – после объятий моя пижама изрядно промокла, – а юноша начал играть.

Я замерла, пораженная до глубины души: он играл то самое произведение, отрывок из которого исполнил в тот раз, когда я держала его за плечо. Глаза широко открылись, нижняя губа задрожала, а в уши вливалась волшебная мелодия – ничего прекраснее мне еще не доводилось слышать за всю жизнь. Ноты проникали в мои кости и плоть, заполняли каждую клеточку тела, пока не добрались до сердца, наполняя его до краев, заставляя биться быстрее.