Мечта для нас - [117]

Льюис замолчал. Глаза его были закрыты, лицо исказилось, как от сильной боли. Он продолжил, не открывая глаз:

– Но у меня была музыка… а еще выпивка и наркотики. Долгое время твоя мама ничего не знала о моих пагубных пристрастиях. – Он похлопал себя по груди. – Это все эмоции. Алкоголь и наркотики помогали приглушить их.

Я посмотрел на зажатую в руке бутылку и вспомнил, как напивался после смерти папы, когда переживания захлестывали меня с головой.

– Мою музыку стали замечать, и давление усилилось. А твоя мама оставалась рядом, помогала – одним своим присутствием. Своей любовью.

Я сидел неподвижно, слушая его признания. Попытался представить маму юной и безрассудной. Сколько я себя помнил, она неизменно была тихой и замкнутой. Я всегда пытался ее понять. Выходит, она стала такой не просто так. Впервые за долгие годы мне показалось, что я ее понимаю. Потом я подумал о Бонни. Ведь она была целым миром для меня. Я впустил ее в свое сердце. Именно она помогала справляться с эмоциями, когда те грозили меня захлестнуть. Она в меня верила. Я пытался ее оттолкнуть, а она все равно оставалась рядом. Сейчас мне было жаль Льюиса, ведь свою Бонни он потерял. Внутри все перевернулось при мысли о том, что сейчас она так далеко. Разлука причиняла мне невыносимую боль.

– Но чем больше меня поглощала музыка, тем прочнее в мою жизнь входили выпивка и наркотики, пока наконец не заслонили все остальное. В конце концов твоя мама узнала об этом. – Лицо профессора мучительно исказилось, голос утратил обычную силу. – Она умоляла меня остановиться, но я не послушал. Тогда я верил, что не могу завязать из-за музыки, но я был обычным эгоистом. И до сих пор об этом сожалею. – Он наконец посмотрел мне в глаза. – А потом я узнал о тебе.

– Вы бросили ее беременную? – спросил я, чувствуя черную, ослепляющую злость.

– Вначале я не знал о беременности. Я был наркоманом, Кромвель, а твоя мама действовала ради твоего блага. Это значило, что в твоей жизни меня быть не должно. – Льюис провел ладонью по волосам. Выглядел он измотанным. – Я узнал о тебе, когда твоя мама уже была на шестом месяце.

– И?

Он посмотрел мне в глаза, и я увидел на его лице стыд.

– Ничего. Я ничего не сделал, Кромвель. – Профессор выдохнул. – Я совершил самую большую ошибку в жизни. – Он подался вперед, вглядываясь в сцену пустым взглядом. – Моей жизнью была музыка, больше у меня ничего не было. Позже я узнал, что твоя мама встретила кого-то, офицера Британской армии. Она тогда была беременна. Он находился в Штатах по службе.

Я напрягся. Речь зашла о моем папе.

– Я выяснил, что она вместе с ним переехала в Англию, стала его женой… И что у нее родился ты. Мальчик. – Он посмотрел на меня. – Сын. – Его голос сорвался, в глазах блестели слезы. – Тогда это меня просто убивало, но я, по своему обыкновению, утопил переживания в алкоголе и наркотиках. – Он откинулся на спинку кресла. – Я ездил по миру с гастролями, выступал в переполненных залах и создавал лучшую в своей жизни музыку. – Он вздохнул. – Я подавил сожаления, почти не бывал дома.

Он сцепил руки в замок.

– И вот однажды я таки вернулся и нашел в почтовом ящике пачку писем. Письма из Англии. – У меня перехватило дыхание. – Их прислал твой отец, Кромвель.

Я отчаянно боролся с подступившими слезами. Попытался представить себе папу, но видел только ярко-синий цвет. Я видел его улыбку, чувствовал, как приятно быть рядом с ним. Рядом с папой жизнь казалась прекрасной. Папа неизменно гордился тем, что всегда поступает правильно. Он был лучшим из людей.

– В этих письмах твой отец рассказывал о тебе. – По щеке Льюиса покатилась слеза. – Еще он прислал фотографии, на которых был изображен ты… – Ком у меня в горле разрастался, слезы туманили глаза. Льюис покачал головой. – Я так долго смотрел на те фотографии, что у меня зарябило в глазах. Смотрел на тебя, Кромвель, на своего маленького мальчика с такими же, как у меня, темными волосами.

Сердце тяжело билось у меня в груди.

– После этого я годами пытался отказаться от выпивки и наркотиков и в конце концов почти справился, но ты к тому времени сильно подрос. – Он помолчал. – Я жил ради этих писем, ради твоих фотографий. Отныне только они имели для меня какое-то значение… А потом в один прекрасный день пришло новое письмо. В него была вложена видеозапись. – Льюис покачал головой. – Не знаю, сколько раз я ее пересматривал – сбился со счета.

– Что было на записи? – хрипло спросил я.

– Ты. – Льюис стер со щеки слезу. – Ты играл на пианино. В своем письме твой отец сообщал, что ты никогда не учился музыке, не брал уроков и все же мог играть. – Взгляд профессора стал задумчивым. – Я смотрел, как ты играешь, смотрел, как ловко движутся твои пальцы… На твоем лице сияла улыбка, глаза горели вдохновением, и меня словно придавило десятитонным грузовиком. Потому что там, на экране, был мой сын… так же, как и я, влюбленный в музыку.

Я отвернулся, не понимая, что чувствую, слушая это признание.

– Твой отец рассказал о синестезии. Он знал, что мне предстоят гастроли в Англии, в Альберт-холле, и просил о том, чего я совершенно не ожидал. Встретиться с тобой. Помочь тебе…