Мечта цвета фламинго - [26]

Светлана опять почувствовала укольчик – теперь уже где-то под челюстью.

– Ты это чувствуешь, да? – подавшись всем телом к бывшей однокласснице, спросила она.

– Я это знаю, – ответила Нина.

– Он сказал?

– Нет.

– Тогда как же ты можешь утверждать? Времени-то еще всего ничего прошло… – Светлана пыталась придать лицу самое невинно-спокойное выражение, но при этом нервно крутила вокруг пальца самый массивный из перстней, что не укрылось от внимания Нины.

– Я же не сказала, что он меня полюбил. Я сказала – влюблен, – уточнила она. – Чувствуете разницу, мадам?

Светлана пожала плечами.

Нина пристально посмотрела на подругу и, недобро усмехнувшись, процедила:

– Ревнуешь, Светка? Жалко муженька стало?

– Не ревную. Ты же знаешь, я замуж собираюсь… Просто Мишка мне не чужой… И вообще я тебя не для этого сюда позвала, – повернула разговор в нужное русло Светлана Аркадьевна.

Нина не без труда соорудила на лице заинтересованное выражение.

– Ну… значит… – замялась Светлана. – Как там говорится… у вас товар, у нас купец… и…

– Знаешь, Света, – перебила ее Нина. – Давай договоримся, что ты не станешь лезть в наши с Михаилом отношения!

– Неужели все так далеко зашло? – непроизвольно охнула Светлана Аркадьевна.

– Куда бы ни зашло, я не стану обсуждать с тобой ни себя как товар, ни Михаила в качестве купца!

– Да я не про то, – облегченно махнула рукой Светлана. – Мишка говорил, что ты нашим Пашкой восхищалась.

– Ну?

– Ну и вот… А мне твоя Лялька вчера дюже понравилась. Давай их познакомим, а?

– По-моему, ты намекала, что он у тебя нетрадиционной сексуальной ориентации.

– Я не намекала, а делилась опасениями, как с подругой. И потом, на самом деле я не знаю, какой он ориентации. Мне, знаешь ли, не докладывают. Но если он… ну… даже не такой, как хотелось бы, то Ляльке твоей вообще ничего не угрожает. Сечешь? А если он нормальный, то представляешь, какая пара получится! Павлик ведь весь в Мишку: высокий, статный, а лицом – Голливуд отдыхает!

Нина задумалась. Вообще-то поведение Ляльки, которая ныряла из свиданки в свиданку то с одним, то с другим кавалером, тоже ее беспокоило. Павел Тарасов, с которым она уже имела счастье познакомиться у Михаила, ей действительно понравился. Кроме бесспорной мужской привлекательности, он показался ей еще и весьма неглупым парнем. Пожалуй, к предложению Светки стоит прислушаться.

– Ну и как мы их познакомим? – спросила она. – Меня как-то мама пыталась познакомить с сыном своей приятельницы, так я в знак протеста его возненавидела, хотя сейчас понимаю, нормальный был парень. Мой муженек, появившийся позже и по моей собственной воле, гораздо хуже. Поэтому, Светка, если уж знакомить, то надо это делать как-нибудь ненавязчиво, чтобы они не поняли, что их знакомят.

Светлана Аркадьевна на пару минут задумалась, а потом спросила:

– Компьютер у вас есть?

– Динозавр компьютерный. 286-й. Сотрудник Ляльке на слом отдал, когда себе новый купил.

– Годится. Скажу Пашке, что… одна знакомая женщина просила посмотреть испортившийся компьютер. А ты уж обеспечь, чтобы в это время Лялька дома была.

– Так компьютер-то работает.

– Ну… сломай что-нибудь…

– Да его ввек потом не починишь!

– Павлик починит! Он на компьютерах собаку съел.

– Все равно… Я не знаю, как ломают компьютеры.

– Ну… выключи неправильно… недопустимую операцию произведи… Смешно прямо учить…

– Ладно, попробую, – согласилась наконец Нина. – Если Пашка в норме, то он, конечно, стоит таких жертв с нашей стороны.

Галина Андреевна Голощекина очень любила мужа Льва Егорыча, которого называла Левушкой, сына Давидика и свою работу. Больше она не любила никого и ничего. Конечно, она вынуждена была терпеть некоторое количество родственников, своих и Левушкиных, а также немногочисленных сотрудников, но к любви это не имело уже никакого отношения. У нее не было приятельниц и подруг. Право слово, они лишние, когда есть муж и сын. Во-первых, подруги могут положить глаз на Льва Егорыча, он и в свои пятьдесят был бравым молодцом, и на юбилеях, которые ввиду соответствующего возраста посыпались на них, как из рога изобилия, многие дамы очень претендовали на него как на танцевального кавалера и даже более. Можно представить, что разрешат себе позволить подруги, стоит только их завести. Во-вторых, подругам надо сочувствовать. Сочувствовать Галина Андреевна не умела, хотя старалась этого не показывать. Она была убеждена, что все несчастные и униженные заслужили свои несчастья и унижения. Вот, например, она, Галина Голощекина, несчастья и унижения никогда до себя не допускала, потому что всегда все продумывала заранее и везде стелила соломку, где был риск упасть. Если у кого мужья были пьяницы, то это только потому, что жены не умели их занять интересным делом и сами ничем не интересовались. Мужа, имеющего дурные наклонности, вполне можно было бы записать в библиотеку, ходить с ним вместе на абонемент и вместо просмотра дебильных сериалов и хоккея читать вечерами произведения поэтов Серебряного века. Если у кого мужья были не пьяницы, а жены с ними разводились, то это Галина Андреевна и вовсе не приветствовала. Конечно, готового хорошего мужа получить трудно. Надо его воспитать и до себя подтянуть, а не разводиться с ним и потом корчить из себя несчастную и материально необеспеченную. Те, которые боятся сесть за анализатор, потому что там много кнопок и их не запомнить, вызывали у нее отвращение и гадливость. Человек в состоянии все преодолеть, освоить и выучить, а которые не могут – пусть пеняют на себя. Исходя из всего изложенного, сочувствовать трем своим сотрудницам Галина Андреевна была просто не в состоянии. Она, когда говорила о своем добродушии, часто добавляла, что «еще и абсолютно независтлива», но на самом деле эта фраза была тренингом и актом самовнушения. Галина Андреевна завидовала и мучилась этим. Например, она могла завидовать Валентине, когда та очень артистично рассказывала о своем муже-алкаше Шурике и в этот момент являлась более значимым лицом, чем Галина, поскольку ей рассказывать о смирном Льве Егорыче было абсолютно нечего. Иногда она завидовала Фаине, когда та, имея очень стройную фигуру, надевала мини-юбку или джинсы в обтяжку, от которых Галине давно уже пришлось отказаться. Нине Николаевне Муромцевой она завидовала чаще, чем другим. Нина была хороша собой, скромна и непритязательна. Галине хотелось бы, чтобы та носилась со своей красотой и совала ее всем в нос, и тогда можно было бы обсудить это с пристрастием. Нина ничего такого не делала, и Галина утверждала, что это у нее такой садистски-изощренный способ доказать всем, что она лучше других. Муромцева ввиду небольшой зарплаты одевалась в основном в магазинах секонд-хенда. Голощекина считала, что она это делает специально, чтобы ей повысили категорию и прибавили зарплату. Работала Нина хорошо, и это раздражало в ней Галину больше, чем все остальное. Ей не нравилось, когда заказчики приходили к Муромцевой, вместо того чтобы советоваться с ней как с более опытным сотрудником. Однажды она даже сходила к заказчикам и между делом ненавязчиво рассказала им, что Нина Николаевна ревнует ее к работе и устраивает истерики из-за заказов, а потому будет лучше, если они станут приносить служебные записки сразу на имя Голощекиной Г.А. Поскольку в «служебке» уже будет указан исполнитель, Нине останется только промолчать, и конфликт заглохнет на корню, что приведет к улучшению морального климата в коллективе. Рассказывая в свободное от работы время другим заказчикам очередную серию какого-то бразильского сериала, Галина Андреевна очень к месту ввернула, что Нина Муромцева часто получает дополнительные деньги от начальства в особых конвертах, совсем как один из героев сериала от шефа полиции. Этим другим заказчикам оставалось только сделать соответствующие выводы о том, кому им теперь лучше носить на исследование свои образцы. Надо сказать, что заказчики не всегда делали правильные выводы, но Галина Андреевна не отчаивалась. С фантазией у нее было все в порядке. В нынешних условиях, когда над каждым из сотрудников лаборатории нависла угроза сокращения, к фантазии следовало подключить какие-то неоспоримые доказательства того, что гораздо лучше избавиться от Нины Николаевны Муромцевой, чем от кого бы то ни было другого. В конце концов, стройные ноги Фаины никак не могут компенсировать невзрачность ее бледного личика, а определенная ее профнепригодность вознесет Галину на недосягаемые высоты всеобщего уважения. И гораздо приятнее слушать байки Валентины о муже-алкаше, чем блистательные выступления Муромцевой на техническом совете. Мужчины же вообще никому не мешают. Пусть остаются. Даже Морозов пусть себе кропает свои программы. Таким образом, Галине Андреевне Голощекиной стало совершенно очевидно: она должна лечь костьми, чтобы начальство «самостоятельно» пришло к выводу, что именно Нину Муромцеву следует сократить из лаборатории рентгеновского микроанализа и фрактографии. Первым делом она объявила сотрудникам, что идет в табельную, чтобы переписать для всех точные даты ухода в отпуск. Из табельной она принесла не только данные по отпускам, но и якобы мнение табельщицы Марины. «Мнение» Марины заключалось в том, что она понимает, почему в лаборатории микроанализа решили сократить одну рабочую единицу. Она, Марина, считает, что это потому, что Нина Муромцева в этом году просидела дома с переломом ноги целых пять месяцев, а никто этого даже не заметил: лаборатория работала как всегда, не зашивалась и план по сдаче выполнила. Разумеется, в момент передачи «мнения» Марины сотрудникам Нина находилась в другой комнате за прибором и ничего не слышала. Когда в комнату обработки результатов вошла Нина, Голощекина тут же обратилась к ней так громко, чтобы ни одно слово не миновало ушей сотрудников: