Меченая - [19]

Я разуваюсь и без стука вхожу в комнату учителя. Он совсем один; сидит на кровати, закрыв глаза и погрузившись в глубокую медитацию. Губы едва движутся, слов различить нельзя. Я устраиваюсь у его ног, склонив голову. Прижимаюсь спиной к кровати и пытаюсь сосредоточиться. Я очень боюсь, что отец потребовал вернуть меня домой. Лучше я убегу… А может, кто–нибудь рассказал учителю о моем новом друге? Два дня назад мужчина из деревни, который помогает нам с работой по дому, отправился в лес за хворостом. Потом, когда он вернулся и монахини позвали его пить чай, я услышала, как он рассказывает о маленьком кабанчике, которого он повстречал неподалеку от монастыря. Детеныш явно потерялся. И у меня в голове тут же возникла совершенно сумасшедшая мысль: надо найти этого кабанчика и привести сюда. Он станет моим другом. На следующий день мне удалось уговорить Дикхи пойти со мной в лес. Всего через полчаса мы нашли кабанчика: перепуганный бедняжка прятался среди корней большого дерева. У меня получилось завернуть его в платок, взятый специально для такого случая, причем кабанчик почти не сопротивлялся. Я спрятала его в складках платья и прошла через весь монастырь в свою комнату с таким видом, будто ничего не случилось. Конечно, мою тайну быстро раскрыли: уже по прошествии нескольких часов все знали о том, что я натворила. Тот самый работник первый отчитал меня за подобную выходку:

Ты что, с ума сошла? Тебя за это могут в тюрьму посадить! За такое преступление пятнадцать лет дадут.

Не знаю, говорил ли он это всерьез или просто хотел меня напугать. Если он этого добивался, то ему удалось задуманное: я быстро отдала ему кабанчика, чтобы он отнес его обратно в лес.

Именно об этом я думаю, сидя у ног учителя. Честно говоря, я слегка дрожу от страха. Он точно меня накажет. Злюка, наверное, очень радовалась, когда рассказывала ему о моем проступке. А я тихо жду его решения.

Чоинг, ты медитируешь, не так ли?

— Да, учитель…

— Я больше не моту медитировать. Я хочу пойти на улицу, чтобы поиграть, побегать с собаками, посмотреть на то, как высоко в небе летают птицы. С тех пор как меня привезли в монастырь, я ни минуты не сижу на месте. В комнате снова воцаряется тишина. Зачем же он меня позвал?

— Чоинг, ты знаешь о том, что некоторые монахини жалуются на тебя?

— Учитель, мне очень жаль, что я загрязняю ваши драгоценные мысли своим недостойным поведением…

— Они говорят, что тебе не хватает смирения, ты слишком гордая и иногда позволяешь себе дерзить. Мне хотелось бы, чтобы ты выказывала им больше уважения, они его заслужили. Что ты мне па это скажешь?

— Я сделаю все возможное и постараюсь больше их не беспокоить.

— Это правда, что ты принесла в монастырь дикое животное?

— Да…

— Дитя мое, ты теперь монахиня, а значит, ты должна следить за своим поведением и думать о том, к чему могут привести твои действия, быть примером для других. И зачем ты это сделала? Ты же знаешь, что животное могло умереть с голоду. Ребенку нужна мать. Надеюсь, что в следующий раз ты проявишь больше благоразумия…

— Значит, дикое животное нельзя разлучать с матерью? А как же я? Кто–нибудь подумал о том, каково мне без мамы? Но я молчу. Потому что учитель прав.

— Монахини также считают, что ты пользуешься своим положением и ничего не делаешь. В этом есть и моя вина. Монахини правы.

— Я тут ни при чем, просто они злые и завидуют мне. Я ничего не могу поделать!

— Не надо так говорить, дитя мое. Ведь ты вправду целыми днями гуляешь, читаешь и играешь с животными, в го время как остальные работают. Это очень хорошо, я сам хотел, чтобы ты пожила так некоторое время. Ты вправе получить свою долю детства, Чоинг, у тебя действительно есть на то право, и я знаю, что до сих пор ты была его лишена.

Моя «доля детства»? О чем он говорит? Что он знает? Кто ему сказал? Я никогда не рассказывала учителю о своей прежней жизни. Значит, он специально сделал так, чтобы все оставили меня в покое… А я‑то думала, что до сих пор он не уделял мне особого внимания и никто за мной не присматривал.

— Я очень, очень рад тому, что ты научилась наслаждаться своей новой жизнью. И надеюсь, что в будущем ничего не изменится. Но согласись, будет несправедливо по отношению к твоим товарищам, если ты и дальше не будешь ничего делать. Я должен найти тебе занятие. Отныне ты станешь отвечать за уборку и украшение алтаря.

Что ж, мне снова повезло. Вряд ли вытирание алтаря займет несколько часов и помешает мне заниматься тем, что мне нравится. Конечно, еще нужно менять волу в сосудах для цветов и очищать все от пыли и грязи, но в этом нет ничего ужасного. Надо сказать, я стала жутко ленивой, будто домашняя работа, которую я выполнила за свои тринадцать лет, истощила все мои внутренние запасы. Меня столько времени ничего не заставляли делать, что я отвыкла лаже от подобия принуждения. У меня начинает судорожно дергаться правая щека, я никак не могу успокоиться. Учитель видит все, поэтому он ласково кладет руку мне на голову. Несколько секунд я ощущаю лбом теплоту его ладони, потом он начинает говорить:

— Успокойся, Чоинг, успокойся… В тебе много энергии, и это очень хорошо, но ты должна научиться сдерживать ее. Даже во время чтения ты несешься на всех парах, глотаешь слова и не заканчиваешь предложения! Каждое дело требует определенного, только ему свойственного ритма. Когда я разговариваю с тобой, я думаю только о тебе. И так будет до тех пор, пока мы не скажем друг другу все, что должны были сказать сегодня. Понимаешь?