Меч в терновом венце - [13]

Не всё ль равно? На горном склоне

Он своего поил коня,

И вместе пили наши кони.

Теперь нас ждет в горах ночлег.

И знаю я, дрожа от стужи,

Он для меня расчистит снег,

Постелет рваный плащ верблюжий

И, вынув свой кремень и трут,

Зажжет подобранные сучья.

Счастлив Аллах, царящий тут,

Слуги ему не надо лучше.

«Я скрылся от дождя, от ночи и от бури…»

Я скрылся от дождя, от ночи и от бури

В пастушьем шалаше. Пастух был нелюдим.

Но он мне место дал у очага на шкуре

И круглый хлеб, надъеденный самим.

В горах случайны и безмолвны встречи.

Что он мне мог сказать, что мог ответить я,

Когда нас крепче слов сближает мех овечий

И скудное тепло дымящего огня?..

«Не плыву — улетаю в Америку…»

Не плыву — улетаю в Америку.

Кто поймет беспросветную грусть?

Это значит: к заветному берегу

Никогда, никогда не вернусь.

Это значит: благополучию

Жизнь свою навсегда уступил,

Полунищую, самую лучшую,

О которой я Бога просил.

«На простом, без украшений, троне…»

На простом, без украшений, троне

Восседает всемогущий Бог.

Был всегда ко мне Он благосклонен,

По-отечески и милостив, и строг.

Рядом Ангел и весы, и гири —

Вот он, долгожданный суд!

Все так просто в этом райском мире,

Будто здесь родители живут.

На весы кладется жизнь земная.

Все мои деянья и грехи,

И любовь к тебе, моя родная,

И мои нетрудные стихи.

«И снилось мне, как будто я…»

И снилось мне, как будто я

Познал все тайны бытия,

И сразу стал мне свет не мил,

И все на свете я забыл,

И ничего уже не жду,

И в небе каждую звезду

Теперь я вижу не такой,

Как видел раньше, золотой,

А бледным ликом мертвеца.

И мертвым слухом мудреца

Не слышу музыки светил.

Я все на свете разлюбил,

И нет в груди моей огня,

И нет людей вокруг меня…

И я проснулся на заре,

Увидел церковь на горе,

И над станицей легкий дым,

И пар над Доном золотым,

Услышал звонких петухов,

И в этом лучшем из миров

Счастливей не было людей

Меня, в беспечности своей.

ЗНАМЯ

Мне снилось казачье знамя,

Мне снилось — я стал молодым.

Пылали пожары за нами,

Клубился пепел и дым.

Сгорала последняя крыша,

И ветер веял вольней,

Такой же — с времен Тохтамыша,

А, может быть, даже древней.

И знамя средь черного дыма

Сияло своею парчой,

Единственной, неопалимой,

Нетленной в огне купиной.

Звенела новая слава,

Еще неслыханный звон…

И снилась мне переправа

С конями, вплавь, через Дон.

И воды прощальные Дона

Несли по течению нас,

Над нами на стяге иконы,

Иконы — иконостас.

И горький ветер усобиц,

От гари став горячей,

Лики всех Богородиц

Качал на казачьей парче.

«Было их с урядником тринадцать…»

Было их с урядником тринадцать

Молодых безусых казаков.

Полк ушел. Куда теперь деваться

Средь оледенелых берегов?

Стынут люди, кони тоже стынут,

Веет смертью из морских пучин…

Но шепнул Господь на ухо Сыну:

Что глядишь, Мой Милосердный Сын?

Сын тогда простер над ними ризу,

А под ризой белоснежный мех,

И все гуще, все крупнее книзу

Закружился над разъездом снег.

Ветер стих. Повеяло покоем.

И, доверясь голубым снегам,

Весь разъезд добрался конным строем

Без потери к райским берегам.

«Мороз крепчал. Стоял такой мороз…»

Мороз крепчал. Стоял такой мороз,

Что бронепоезд наш застыл над яром,

Где ждал нас враг, и бедный паровоз

Стоял в дыму и задыхался паром.

Но и в селе, раскинутом в яру,

Никто не выходил из хат дымящих —

Мороз пресек жестокую игру,

Как самодержец настоящий.

Был лед и в пулеметных кожухах;

Но вот в душе, как будто, потеплело:

Сочельник был. И снег лежал в степях.

И не было ни красных и ни белых.

«Всегда найдется, чем помочь…»

Всегда найдется, чем помочь, —

И словом, и делами.

И пусть опять приходит ночь

С бессонными глазами.

Она другим еще темней,

Настолько мир им тесен,

Как будто нет живых людей,

И нет чудесных песен.

Ведь только у слепых в ночи

Нет близкого рассвета.

И, ради Бога, не молчи:

Он не простит нам это!

ОДНОЛЕТОК

Подумать только: это мы

Последние, кто знали

И переметные сумы,

И блеск холодной стали

Клинков, и лучших из друзей

Погони и похода,

В боях израненных коней

Нам памятного года

В Крыму, когда на рубеже

Кончалась конница уже.

Подумать только: это мы

В погибельной метели,

Среди тмутараканской тьмы

Случайно уцелели.

И в мировом своем плену

До гроба всё считаем

Нас породившую страну

Неповторимым раем.

«Помню горечь соленого ветра…»

Помню горечь соленого ветра,

Перегруженный крен корабля;

Полосою синего фетра

Уходила в тумане земля.

Но ни криков, ни стонов, ни жалоб,

Ни протянутых к берегу рук —

Тишина переполненных палуб

Напряглась, как натянутый лук,

Напряглась и такою осталась

Тетива наших душ навсегда.

Черной пропастью мне показалась

За бортом голубая вода.

И прощаясь с Россией навеки,

Я постиг, я запомнил навек

Неподвижность толпы на спардеке,

Эти слезы у дрогнувших век.

«Ты говоришь: Смотри на снег…»

Брату А. Туроверову

1

Ты говоришь: «Смотри на снег,

Когда синей он станет к ночи.

Тяжелый путь за прошлый грех

Одним длинней, другим короче.

Но всех роднят напевы вьюг,

Кто в дальних странствиях обижен.

Зимой острее взор и слух

И Русь роднее нам и ближе».

И я смотрю… Темнеет твердь.

Меня с тобой метель сдружила,

Когда на подвиг и на смерть

Нас увлекал в снега Корнилов.

Те дни прошли. Дней новых бег

Из года в год неинтересней.

Мы той зиме отдали смех,

Отдали молодость и песни.

Но в час глухой я выйду в ночь,

В родную снежную безбрежность —