Меч Константина - [45]

– Нет, – холодно ответил фон Фенн. – Она сбежала. Он опустил карабин и указал левой рукой в сторону Нишавы:

– Туда.

– Отлично… – С видимым облегчением Кестнер вытер со лба пот. – Возблагодарим за это доброго Бога. Надо послать в этом направлении несколько патрулей, надо бы что-то…

Он отдал ближайшему солдату короткую команду, а повернувшись, увидел, что фельдкоменданта нет. Лейтенант испуганно огляделся по сторонам:

– Господин полковник?

Потом он посмотрел на запад, куда, как ему показалось, удалялась высокая фигура.

Однако он не успел осмыслить виденное, потому что появился крайне озабоченный Рихтер, которому, насколько знал Кестнер, не очень нравилась идея ночной засады. Контрразведчик с тревогой спросил, куда подевался фельдкомендант.

Поколебавшись, Кестнер воздел правую руку и указал во мрак за дырой в ограде.

– И ты позволил ему уйти туда в одиночку? – Недоверчивость Рихтера сменилась бешенством, он заорал на адъютанта: – Кестнер, проклятый идиот! Ты что, с ума сошел?!

– Я возражал… – заикнулся тот. – Но он ушел. Я только оглянулся, а его и след простыл.

Рихтер выхватил из кобуры пистолет. После короткой консультации с двумя унтер-офицерами он приказал выстроить весь наличный состав цепью и двинуться по направлению к реке.

Повернувшись к Кестнеру, который преданно смотрел на него, он озабоченно произнес:

– Лейтенант, мне кажется, это добром не кончится…

21

Лунный свет медленно вливался в широко распахнутое окно Неманиной комнаты.

Он был серо-голубым, как глаза одной таинственной девушки, как ее голос, как его прошлое…

Неманя захлопнул дневник.

Под его обложкой серо-голубое прошлое все еще было живым, и все те люди, многие из которых теперь уже мертвы и забыты, как будто все еще существовали в рукописных строчках. Как будто он своей рукой с зажатым в ней пером предоставил им вечное пристанище.

По какой-то непонятной причине он вспомнил сейчас человека, который перед самым началом войны доверчиво поделился с ним своей ненавистью к дневниковым записям. Неманя познакомился с этим странным меланхоликом, уроженцем Боснии, на одном из дипломатических приемов. Тот считал, что ведение дневника всего лишь бесплодная попытка вырвать из каждодневной суеты и спасти от неумолимой стихии забвения неких людей и какие-то события. Дневники он считал просто-напросто оскорбительной банальностью, а людей, ведущих их, – донкихотствующими борцами с бессмысленностью существования, которые исследуя незначительные события, вершат сизифов труд.

Скромный человечек, который несколько месяцев спустя будет присутствовать при подписании договора о присоединении Югославии к оси «Берлин – Рим – Токио».

Как же его звали?

«Да, – вспомнил Неманя, – господин Иво Андрич»[51].

Этим вечером Лукич сделал совершенно необычную запись. Он вновь открыл кожаную обложку и опять всмотрелся в черные буквы кириллицы.

Военный дневник Немани Лукича,

9 июня 1944 года

Весь мир – нагое, измученное тело, истекающее, кровью… А я… Я – один из тех, кто стискивает в руках нож. Один из тех, кто глубоко всаживает его в плоть мира. Один из тех, кто выпускает из него кровь. Сам не знаю, почему я это делаю. Но мне становится хорошо, когда я поступаю так. Как будто это обильное кровопролитие служит какой-то цели. Как будто мир после него выздоровеет…

Простит ли мне это Бог, когда я протяну Ему свои окровавленные руки?

Если я коснусь Его ими…

Не отвернется ли Он от меня?

Нет ничего славного в том, что я совершил. Как и в том, что еще совершу.

Одна только смерть…

Неманя, закончив писать, взял из пепельницы почти догоревшую сигарету и глубоко затянулся. Немного подумав, он дописал:

Сегодня ночью я приду к майору Канну и верну ему почетный кинжал.

22

Острые лучи лунного света врезались в мягкую землю, словно волчьи зубы в нежную плоть жертвы. Перед полковником простиралась широкая поляна, а следы, по которым он шел, вели к реке, воды которой шумели в темноте где-то неподалеку. Полная луна, звериное око среди звезд, сияла над Константиновым городом, загадочным и далеким. Ясное небо саваном легло на ряды одиноких тополей по берегам Нишавы. Где-то между ними пряталась тень. У нее были тело человека, сила и стремительность зверя, человеческое лицо и – ряды острейших клыков меж мясистыми губами, когти на концах длинных пальцев и два красных глаза, сверкающих пурпурным пламенем.

Но Отто фон Фенн уже не боялся.

Крепко сжимая в руках отцовский карабин, он шел в том направлении, где терялись отпечатки больших стоп.

Шум впереди него все усиливался, и это означало, что фон Фенн приближается к реке. Если зверь вышел на берег, то можно будет легко разглядеть следы, которые тот не мог не оставить на мокрой земле и прибрежном песке. Где-то позади слышался мощный гул и завывание сирен. Он обернулся и увидел развернутых в стрелковую цепь солдат, прочесывающих поляну. Не обращая на них внимания, полковник продолжил свой путь и вскоре спустился к Нишаве. Там он, пробиваясь сквозь заросли, вышел на берег. Нишава журчала, пересекая равнину параллельно древним, давно забытым путям, которые в стародавние времена начертал только для нее Создатель. В рассеянном свете луны отчетливо проявились отпечатки на прибрежном песке. Следы направлялись к железнодорожному мосту, на восток, выше по течению. Полковник фон Фенн осмотрел карабин и осторожно двинулся по следу. Он чувствовал, как капли пота сползают по лбу прямо в глаза, причем одна из них стекла прямо на губы, и он почувствовал ее солоноватый вкус. Полковник остановился и еще раз внимательно присмотрелся к следам.