Меч ислама - [19]
Прохаживаясь по узкой палубе со своим избавителем, прибывшим к нему на борт «Моры», он наконец узнал, какие доводы заставили Филиппино одуматься.
— Это был знак вашей дружбы, — сказал Просперо.
— Это было просто проявление здравого смысла. Они достигли носовой надстройки, и дель Васто поднялся по трапу.
— Здесь воздух чище. — Пока они проходили между банками, на которых отдыхали рабы-гребцы, маркиз нюхал ароматный шарик, чтобы избавиться от удушливого запаха пота. Сейчас шарик свободно висел у него на руке, и дель Васто полной грудью вдыхал свежий морской воздух.
— Только благодаря вам и вестям о затруднениях Дориа, сообщенных вами в Неаполь, я могу удовлетворить горячее желание императора. Его величество полностью сознает, что для него не может быть Италии без Средиземного моря. А уж в этом море хозяин, безусловно, Дориа. Он доказал это и своим искусством, и мощью флота, которым командует.
Просперо мягко рассмеялся. Он стоял, облокотившись о фальшборт, глядя, как форштевень корабля вспарывает воду, словно луг пашню.
— Это очень хорошо. Лучше и быть не может. Теперь-то у всего мира откроются глаза на Дориа. Когда, соблазнившись дукатами, он продаст своего французского хозяина и переметнется на сторону Испании, его настоящее лицо увидят абсолютно все. Это очень хорошо.
— И это все, что вас волнует?
— Я не лишен чувства справедливости. Теперь оно удовлетворено.
— Удивляюсь я! В конце концов, его требования независимости Генуи были более настойчивыми, чем требования золота. Он ясно дал понять, что без этого соглашение не будет достигнуто, сколько бы денег мы ему ни предлагали.
— Ну, конечно. Потому что в этом случае все предложенное не имело бы настоящей ценности. Те же условия он ставил и королю Франции. Таким образом он маскирует собственную продажность.
— А разве он не мог быть искренен? Не мог перейти на другую сторону, поскольку Франция его предала?
— Это он и будет утверждать. Но мир не обманешь. Придется ему сменить девиз своего рода: Pecuniane obediunt note 16. Дель Васто задумчиво посмотрел на него.
— И вы надеетесь именно на это? Просперо выпрямился.
— Иначе я не мог бы называться человеком! Мой отец умер в изгнании, его сердце было разбито, он был гоним врагами, которых науськал на него ваш прекраснодушный адмирал.
— Возможно, события уже вышли из-под его контроля. Фрегозо действовал в интересах Франции…
— А Дориа — в интересах Фрегозо. Потому что все это его устраивало. Фрегозо — марионетки. Мы, Адорно, — нет. Дориа не удалось бы нас переманить. Ему пришлось бы нас уничтожить.
— Это всего лишь предположение, — сказал дель Васто.
— А то, что ваш Филиппино приковал меня, как преступника, к веслу и был готов отдать в руки папского суда, — это тоже предположение?
— Но есть разница между самим Филиппино и его дядей. Просто один из них имеет на вас зуб.
— Я удивляюсь, Альфонсо, что вы так защищаете Дориа. Дель Васто пожал плечами.
— Не хочу, чтобы меня преследовала мысль, будто я нанял на императорскую службу алчного искателя приключений, который продаст своего господина за тридцать сребреников.
— Не стоит волноваться. Император достаточно богат, чтобы избежать такого оборота дела.
— Мне бы хотелось, чтобы для его уверенности были более веские основания.
— Вы хотите слишком многого. Лучше бы и мне, и вам удовлетвориться тем, что есть. Хотя вряд ли у меня найдутся причины быть довольным. Вы устроили так, что папа не сможет выступить в роли нанятого Дориа убийцы; вы лишили Филиппино возможности насмерть забить меня, как ленивого раба за веслом; теперь, скорее всего, однажды темной ночью мне вонзят нож под ребра. Так или иначе, но им по-прежнему нужна моя шкура. В этом вы можете быть уверены.
— Если это так, они горько поплатятся! — поклялся маркиз.
— И цветы возмездия распустятся на моей могиле. Это радует и согревает душу.
— Полагаю, вы не правы, Просперо. — Дель Васто в волнении положил ему руку на плечо. — Мне не хочется верить словам, которые, как ваши сейчас, продиктованы враждой. Тень императора избавила вас от отправки в цепях в Рим, она и в дальнейшем столь же надежно охранит вас. Вы — капитан у него на службе. Я напомню об этом братьям Дориа в таких выражениях, что они сами превратятся в ваших телохранителей.
Это было очевидным выражением дружеского участия, и Просперо высоко оценил его. Но он отнюдь не мог счесть слова маркиза пророческими и собирался сам позаботиться о своей безопасности.
Лучший способ самозащиты был, по сути дела подсказан ему Ломеллино. Он помнил, что именно тот проворчал, когда Филиппино потребовал плеть на борту «Моры»: «Хватит и того, что ты готов стащить его выкуп! » Он помнил и еще кое-что. По иронии судьбы, благодаря своей незавидной участи, Просперо в итоге получил некое преимущество перед другими пленниками. В отличие от всех остальных, плененных возле Амальфи, он не был связан честным словом. Когда его освобождали от цепей, это важное обстоятельство просто упустили из виду. Единственное, что удержало его от немедленного прыжка за борт и попытки вплавь достичь берега, это уверенность в том, что его сразу же заметят и поймают. Но при некотором везении такая попытка могла увенчаться успехом в одну из темных ночей, когда галеры бросят якорь в порту. Он мог также попробовать обратиться к помощи Ломеллино, передав тому письменное обещание выкупа.
