Мазурка для двух покойников - [64]

Раймундо, что из Касандульфов, все еще ходит с поникшей головой, по-прежнему молчалив и необщителен, его спасает хорошее воспитание.

– Хочу услышать взрыв ракеты, завтра пойду к дяде Эвелио, чтобы оживил меня, какой позор – старик утешает молодого! Приказ дяди Камило должен быть исполнен, я знаю, приказ есть приказ, но я хочу услышать звук ракеты, смерть можно уравновесить только смертью, и это не зависит ни от чьих вкусов, все мы должны воткнуть в шляпы лютик или цветок дрока, Норьега Варела все воскресенья и праздники приносила цветы дрока на кладбище.

– Для кого?

Ни для кого особо, цветы дрока дона Антонио были для покойников, а все покойники – Божьи, мертвецы очень любят цветы, заметь, на кладбище всегда самые красивые цветы, души мертвецов исходят через цветы, рождающиеся на могилах, если сверху поставить камень, душа задохнется.

Раймундо, что из Касандульфов, идет по скорбным тропам, полон горечи.

– Здесь проходили с пением мертвецы, в жилах которых бежала та же кровь, что у меня, они были как я, пожалуй, они – это я сам, хотя не знаю этого, когда их кровь пролилась на землю, когда земля тонула в крови, волки убежали, жалобно воя; есть люди, которым не следовало бы родиться, я хочу слышать звук ракеты. Танис Гамусо очень уважает дона Камило, кто достоин, тот приказывает, все мы уважаем дона Камило; когда Танис выпустит ракету, начну дышать, да защитит нас Господь, один и тот же закон правит в наших горах много лет, и все мертвецы рода требуют исполнить закон, одни люди рождаются с одной кровью, другие – с другой, и это не случайно.

Раймундо, что из Касандульфов, играет в шахматы с Робином Лебосаном и всегда выигрывает.

– Ты рассеян.

– Нет, я всегда такой, не гожусь для шахмат, ты знаешь. Пепиньо Поусада Койрес, Пепиньо Хурело – электрик, вернее, помощник электрика в «Эль Репосо», мастерской гробов, у нас много мастерских, делающих гробы, есть черно-белые, для ангелочков-младенцев, есть роскошные из дуба или имитации красного дерева, каких нет – это красных, зеленых или желтых; у Пепиньо Хурело всегда раскрыт рот, Пепиньо Хурело нравится лапать малышей-ангелочков, Пепиньо Хурело женился на Конче да Коне, подталкиваемый обычаем, родились две девочки-дурочки, вскоре умерли, Конча да Кона убежала, ясно – надоело, Конча да Кона очень веселая, щелкает кастаньетами, также поет куплеты; Пепиньо Хурело однажды нашли с глухонемым Симончино, или Пучо, шести лет от роду, худеньким и дебильным, испуг был написан на лице, стоило лишь взглянуть, Пепиньо Хурело надавал ему по заднице и схватил за горло, чуть не задушил, Пепиньо сперва отправили в тюрьму, а потом в сумасшедший дом.

– В сумасшедшем доме бьют больше, чем в тюрьме, им, видно, нравится бить сумасшедших.

– Да, вполне возможно.

Пепиньо Хурело выпустили, так как дал себя оскопить, по правде, улучшений не было когда началась война, Пепиньо Хурело начал ходить к мессе каждое утро, вступаться за ближнего в горести, молить о милосердии, доброте, прощении и прочих забытых ценностях, пусть живут скорпионы и жабы, пусть спасутся, но и люди – тоже, и домашние животные, и ласки, крысы, улитки, шмели и храбрые зверушки, мускусные крысы, рыси, рысь иначе называют оленьим волком, она сидит на стволе над рекой – у границы со смертью, и отогнать ее можно только святой водой, а не выстрелами.

– Почему человек такая беспокойная и нервная тварь? Дьявол, что ли, у него за спиной?

Робин Лебосан очень обрадовался, найдя морскую раковину, подарок матери, она была за книгами, он ее больше десяти лет не видел, приложишь к уху, и слышно шум моря, слышатся также отрывки из мазурки слепого Гауденсио, тот почти никогда не хочет играть ее, запрещенная мазурка, если не запрещенная, то вроде этого.

– Сыграем еще партию?

– Как хочешь.

Робин Лебосан уже некоторое время плохо спит, иногда просыпается в два-три утра и долго не засыпает, подчас видит рассвет.

– Почему не выпьешь чашку липового чая перед сном?

– Да, что-то надо делать, хуже нет бессонницы. Робин Лебосан, просыпаясь ночью, зажигает керосиновую лампу, электрический свет кажется чахоточным и бессильным, ничего не дает, Робин Лебосан читает написанное, исправляет неблагозвучия, повторения, неясные и неточные слова, меняет какие-нибудь знаки, здесь запятая лучше двоеточия, там не подходят скобки и так далее. Робин Лебосан думает, что все идет уже под гору, писать все равно что жить, внезапно останавливаешься, чувствуешь толчок, от которого вот-вот сердце выскочит, ты гибнешь, жизнь уходит через глаза, через рот, через рот тоже, все истории кончаются в одной точке, там, где выродок уже убит, вспомни еще раз Эдгара По, наши мысли бессильны и вялы, наши воспоминания – вялы и неверны, хорошо бы жить без мыслей и без воспоминаний, но не могу, быть бы как розы и жимолость, у которых только ощущения; возможно, и у крошечных, слабых зверьков, улиток, стрекоз, душа пуста и безутешна, как у роз и жимолости.

– Спишь?

– Нет, дремлю только.

Дядя Клаудио велел донье Архентине Видуэйре, вдове Сомосы, молчать, потом обратился к своему шурину Кривому Вагамьяну (этого обычно не величают доном) и сказал: