Мажарин - [49]

честно говоря, искать ее, язык прикусывал, чтобы что-

нибудь резкое не сказать, потому что до сих пор помнил то время, те страшные дни. Будто

вчера мотался в больницу, в палате рядом с ним сидел,

когда он даже говорить не мог. А этой стерве хоть быть что, она даже не появилась, где ее

носило, непонятно. Теперь понятно: где носило и что не

стерва.

Глядя на Мажарина, Савин снова задумался, высказать ли крутящуюся в голове мысль или

остановиться на сказанном.

— Ты только не обижайся, я прямо скажу, — все-таки решился, у него тоже накипело,

Серёга ему не чужой. — Но я, блин, правда рад, что всё так

вышло… что Маринка не лярва какая-то, которая тебя тогда вот так кинула… ей тоже совсем

не сладко было…

Мажарин дернулся, чуть отъехав вместе со стулом от края стола.

— Не сладко? Мне даже удавить за всё это некого, понимаешь? — сказал не громко, но так,

что Савин похолодел. — Что они с ней сделали… со

мной… Думаешь, я радовался, когда они подохли? Нет. Потому что легко умерли. Теперь

понимаю, что слишком легко. Они не так подохнуть

должны. Я тебе даже словами не могу описать, что бы я с ними сделал… даже высказать не

могу, — говорил тихо. Тяжело выдыхая слова и

оглушая взглядом, блестящим, яростно-отчаянным.

Витя кивнул. Смутное он имел представление обо всей ситуации, Серёга почти ничего не

рассказал, но сейчас не время задавать вопросы, проясняя

неточности понимания. Надо дать ему выговориться. Просто выговориться. Может, легче

станет.

Но Мажарин замолчал. Закаменел, закусив губу, чтобы не выпустить из себя рвущийся из

горла вой. Глубоко вздохнул, втягивая в себя побольше

воздуха — и мысли пошли потоком, отчаянные, дерганные, и свело что-то в левой половине

груди, стянуло.

Только подумаешь, что уже испытал достаточно, чтобы жить, не удивляясь, но

жизнь дерьмовая снова волной накрывает. Снова превращает

внутренности в кроваво-пенистое месиво, что задыхаешься, захлебываешься…

Как же ты, родная моя… как же ты…

Даже думать стало невыносимо: мысли рваные, без окончания. Сердце, казалось,

рассыпалось на мелкие кусочки. Кровь в венах запульсировала —

можно пульс считать, не прикасаясь к руке.

Маринкино лицо забелело перед глазами, голос застучал в сознании.

Семь лет у него валялись ее украшения. Через семь лет узнал, что они фальшивые. Эти семь

лет жизни тоже фальшивые. Все семь лет не от того

лечился и не тем болел.

Ярость, черная и бессильная, стянула тело острой проволочной болью. Он в ней потерялся. В

них. В боли, злости, ярости.

И песок в глаза, пыль его растерзанной, растертой кем-то в порошок жизни...

— А твои на даче сейчас?

Витя на пару секунд растерялся от странного вопроса.

— Нет.

— Отвези меня туда.

— Одного?

— Нет, — усмехнулся Мажарин, приходя в себя, — нас двоих. Меня и беленькую.

— Сейчас?

— Сейчас.

— Серёга, может, это и глупо звучит, но всё не так уж плохо…

Савину не понравилась эта идея, но едва ли Мажарина сейчас можно переубедить. Может, и

не стоило переубеждать...

— Всё охеренно, Витёк, не переживай, — прочитал по лицу его сомнения, — закроешь меня

там на два дня, никуда я не денусь. Не в состоянии

буду, — снова мрачно усмехнулся и, пошарив в карманах пиджака, выложил на стол ключи

от квартиры и машины, документы, сотовый: — А это

пусть у тебя побудет. Вернешь, когда за мной приедешь. Только раньше не приезжай.

Послезавтра. Понял? — дождался, пока Савин кивнет. — На

твоей поедем, а мою потом отгони домой, будь другом. Ешь, и поехали, а то тебе еще домой

возвращаться.

— Ладно, — сокрушенно вздохнул Виктор и не удержался от бессмысленного вопроса: —

Что теперь делать будешь?

— Нажрусь, проблююсь и снова начну жизнь из воздуха строить. Мне не привыкать. Я же

продавец воздуха, ты забыл? Мне не привыкать жизнь из

воздуха строить.

Вот только перетру всё это дерьмо, пережую, запью и начну…

Глава 15

— Мажарин, ты чего прогуливаешь? — спросила Марина, тайно удивившись, откуда у самой

силы взялись для этого злого вопроса. — Шестой

день сегодня, у тебя еще четыре осталось.

— Я успею, не переживай.

— Что успеешь?

— Ты плачешь?

— Нет.

— Плачешь.

— Рыдаю! — снова рявкнула в трубку. — Навзрыд! Все семь лет!

— Я сейчас приеду.

Сейчас приеду…

А сам всё еще лежал на кровати и смотрел в черный потолок. Черный, потому что в комнате

темно. За окном тоже. Везде тьма. Только в душе

наконец немного посветлело: всколыхнулось нечто похожее на радость. Не от

Маринкиных слез, а от осознания, что она его ждет. Ее голос,

уставший и заплаканный, дал ему новый толчок, разогнав застоявшуюся кровь.

Ждет, потому что нужен.

Что-то горячей волной прошло в нем от этого понимания. Что-то давно утерянное и забытое

зажгло сердце новым огнем. Не всё еще принял и

переварил, но знал, что если не поднимется именно сейчас и не сделает ничего, то позже, когда окончательно придет в себя, пожалеет о

промедлении.

***

Он еще спрашивает, плакала ли…

Конечно плакала!

Два дня Мажарин не появлялся.

Рыдала!

С ним невыносимо трудно — без него невозможно. Лучше и дальше мучиться, но чтобы он

рядом был. Видеть его, слышать.

Марина сжала ладонями голову и закачалась, издавая бессмысленный протяжный звук.

Нужно подняться, привести себя в порядок и убрать бардак в спальне. Снова вещи из шкафа