Маздак - [72]

Весы и гири!.. Все они здесь, особенно прасины, приводили примеры из торгового обихода. Даже кесарь в своих указах пользовался экономическими терминами. И лишь опухшие люмпен–пролетарии, отирающиеся у бесчисленных винных лавок, по–римски выпячивали груди и клялись Гераклом…

Последний вечер в доме Леонида Апиона испортили ему здешние знакомые Агафон и Евстропий Руфин, поэт…

В префектуре претория служил гладкий, кругленький, с золотыми кудряшками вкруг лысой головы Агафон Татий. Хитроумнейшим инженером был он и ведал всеми императорскими стройками города. Уже долгое время носился он с идеей возведения в Новом Риме небывалого храма господня, в котором воплотилась бы древняя, угодная богу мысль о единстве Востока и Запада. Наставнице мудрости — святой Софии — будет посвящен этот храм и толпы молящихся со всех концов земли вместит в свои стены. Лучшие мастера в мире распишут его святыми сюжетами. И, взглянув на храм, осмыслят дикие князья и конунги величие церкви Христовой…

Выше ростом становился Агафон, когда рассказывал о своем замысле, и глаза у него горели. В префектуре ценили его, и консисторий в скором времени должен был рассмотреть проект храма. Сам кесарь дважды выслушивал Агафона Татия…

В первое же свидание в доме Леонида Апиона, после увлекательного рассказа о храме и других задуманных им строениях, маленький Агафон таинственно поманил пальцем Авраама в другую комнату.

— У нас уже все готово! — прошептал он.

Оказывается, Агафон и его друг Евстропий возглавляли здешних истинно верующих в правду Маздака. Всеобщее владение имуществом и женщинами проповедовали они. Больше полусотни людей уже было у них, и Агафон подумывал о том, чтобы откупить для начала секцию на ипподроме. Красные ленты будут у их квадриги…

На следующее утро он заехал за Авраамом в парных носилках. Быстро, весело бежали рабы по самой кромке берега, и вскоре оказались они в маленькой светлой вилле с мраморными беседками. Увлекшись, Агафон показал ему множество тонких изящных вещиц, собранных им по разным провинциям. Со вкусом были расставлены они на специальных подставках…

В последней комнате глухими щитами были забраны окна. Повозившись во тьме, Агафон сам, без помощи раба, высек огонь, зажег факел. В черную кожаную куртку–кабу успел он одеться, и персидский крюк для утаскивания мертвых был в его руке. Такие же перекрещенные крючья висели по всем четырем стенам…

— Всех мы перетаскаем, начиная с кесаря! — сказал он глухим, страшным голосом, и почудилось, что зазвенели золотые колечки волос вкруг его лысой головы.

Авраам молча смотрел на него…

Поэт Евстропий Руфин в последний вечер читал поэму о несравненной Феодоре, уподобляя ее, по признанному порядку, всем эллинским богиням, начиная с Афродиты. Их было так много, что можно было понять его маленькую содержанку, дочь конюха прасинов при ипподроме. Десятилетняя красавица Феодора убегала в солдатские казармы, когда заставлял ее Евстропий слушать свои стихи…

Снова они делали друг другу тайные знаки, подмигивали, отводили Авраама в сторону. С Барсуком уже про что–то говорили они на гостином дворе. Агафон Татий сказал, что это настоящий борец за правду, не боящийся крови, и такими людьми надо гордиться…

В последний раз прошел Авраам от кесаревой площади — Августеона по Месе, постоял там, где раздваивается она. Тысячи людей во всевозможных одеждах двигались в разные стороны, заходили в бесчисленные лавки, сидели прямо вдоль тротуаров, спорили, громко смеялись.

Четырех-, пяти–и даже девятиэтажные каменные дома стояли по обе стороны улицы. Тяжелые медные кольца свешивались из львиных пастей в высоких дубовых парадных. Солнце без помех светило в забранные сверкающим александрийским стеклом окна…

А он уже был не здесь. Глухие настороженные стены с узкими щелями, покинутые людьми селения, кровь на площадях ждали его. Совы ухали по ночам. Историю Эраншахра писал Авраам — сын перса Вахромея…

10

Как только переплыли на пароме Босфор, в ромейской провинции Вифинии встретились с Эраншахром. Цыганские телеги–фуры с плетеными крышами стояли у самого берега. Изгоняли домов из Эраншахра, и брели они по всем ромейским дорогам, вызывая неприязнь своим жалким видом. Не допускали их в Константинополь и другие города империи. Они составляли здесь плоты, привязывали к ним телеги и плыли через Мраморное море в провинцию Европу, растекаясь оттуда по Фракии, Македонии, Иллирийскому побережью. Разговоры шли среди них, что куда больше повезло тем, кто пошел через пустыню в Египет или ушел в Туран…

А через две недели стали попадаться беженцы–инородцы: ромеи, арамеи, сирийцы, иудеи. Да и персов было немало, побросавших свои дома в страхе перед людьми пайгансалара с крючьями. Прилетевшая из лесу стрела воткнулась как–то в акацию рядом с Барсуком, и он на время снял свою черную куртку…

Кучка конных иудеев, не отставая, ехала на хвосте посольского каравана. Еще в Константинополе через Леонида Апиона вели они какие–то переговоры с самим Барсуком. Лишь случайно узнал Авраам, что о «ростке древа Давидова» шла между ними речь. Оказалось, выкупить хотят они Аббу, если жив он до сих пор в каризе, куда бросили его в ночь смерти Розбеха. Деньги, собранные с разных сторон мира, сулили за него.