Майская ночь лемуров - [12]

"Йес-тэдэй, гуд-бай

Вау-пизды-гоу, май фрэнд, май бэби,

Цап-царап,

Айн кирогаз, вафля хрум-хрум, пара-рури".

"Русь", где джаз-роковый басист Кнур Кузмич мрачно увещевал: "Снегопад, снегопад, не мети е й на к о р ы..."

Пленка с Трини Лопесом закончилась, я пошел в спаленку Нападающего, чтобы переставить катушки. Маг стоял на письменном столе с тумбочкой таких размеров, что в ней спокойно могла бы спрятаться от немцев Анна Франк, но обитатель спаленки скрывал в тумбочке другие вещи. Правда, он тоже вел дневник, фиксируя свои ощущения - эрекции, сплин и плаксивость в основном, и признания в любви поочередно то Гитлеру, то Сальваторе Адамо, то самому себе. На стенном коврике (цвета отбивной) висела порнуха их архива 220. Две черножопые шлюхи, одна с выколкой на ягодице, в белых туфлях-лодочках сидели верхом на бледном дяденьке белого цвета и скалили свои лошадиные зубы, поддерживая сучковатыми пальцами опята своих нипелей. Я почему-то был уверен, что Азизян от этой картинки куда-то избавился. Она была из коллекции Педотова-старшего, из черной папки, что его брат Алик вынимал из пустоты внутри дивана-кровати и развратнейшим жестом швырял на покрывало.

"Ах ты, сука-петух", - был его боевой клич. "Ах ты, сука-петух", выкрикивал он нежным голоском, замахиваясь молотком на воображаемого противника. Ангелоподобный мальчик-пьяница Алексис Педотов мечтал стать блатным, хотя и учился на товароведа.

Листок с нечестивой троицей мне нравился. На другой стороне ГДРовской ленты "ORWO" был записан второй альбом Джо Долана, где первая вещь, знаменитая "You're such a good looking woman". Без баб такое слушать мучительно. Вообще, хорошая музыка, вино и ночь, когда некому "засадить" то, чего терпеть нельзя, но от судьбы ты далеко не уйдешь - спародировал я глубокомыслие Нападающего.

Азизян сидел в кресле и спал. Его спина сохраняла при этом строго вертикальное положение. В гостиной пахло его климактерическими духами, сывороткой и мочой. Моча! Так звали одну лаборантку с Фильтровой. Но не Капитонову. Другую, со злокачественным глазом.

Кабак "Аэропорт", как тебе известно, это любимый ресторан Шуригинскаса, он его постоянно хвалит, а, между прочим, с ним связаны страшные вещи, начал я рассказ о том, что мало кому было известно, - ведь в самом кабаке, если ты там бывал?

- Ну, - кивнул Нападающий.

...в самом кабаке нет параши! Чтобы в нее попасть, необходимо покинуть помещение кабака, выйти из здания аэровокзала, а затем пройти по асфальтовой тропинке в сторону крохотной рощицы. Сам туалет представляет собой опрятного вида кирпичную постройку, в ней три писсуара, две запирающиеся изнутри кабины и раковина; все это, разумеется, находится в мужской ее части, каково внутренне убранство женской половины мне не известно, я там не бывал.

- Я заходил ночью, только в другую, ни хуя особенного, - успокоил меня мой друг.

Буквально в двух шагах от нее находятся автобусная остановка и кафе, где продают очень вкусные пирожные - миндальные, воздушные, трубочки с белковым кремом - хорошее кафе. Вообще, Аэропорт какое-то имперское благородство в себе имеет что ли. Все в нем чисто, надежно ... но не всегда.

В иные мрачные ночи, больше похожие на негативы тягостных дней, в окрестностях Аэропорта происходят, как я уже говорил, ужасные события.

Если в одну из таких ночей, когда бушует ветер и сизые облака мочатся на асфальт, деревья и авто широкими хлесткими струями с такой силой, как будто им за это заплатили, занесет недобрая судьба одинокого пьяненького мужчину в известный тебе туалет, возможно поначалу он испытает облегчение, очутившись в относительно сухом и чистом месте, когда снаружи беснуется непогода. Возможно, он только пописает и, выкурив сигарету Ту-134, снова шагнет под дождь, но, может статься, он пожелает еще и покакать... В этом случае у него нет ни единого шанса!

Едва только он присядет на сиденье, спустив брюки и направив свой хуй туда, где темнеет печальным зеркальцем водичка, словно это торпеда для монстра в озере Лох-Несс, и примется выдавливать какашки (слезы из глаз нападающего тоже именно валятся), тотчас охватывает его некая стекленеюще-звенящая истома (вроде той белково-сивушной клейковины, что стелится от мебели и вещей на вешалках в квартире Нападающего). Безвольно повисают татуированные руки, по-детски разъезжаются колени, одну голову, словно змея, погруженная в транс, он держит прямо.

И вот ровно в полночь, откатывая чугунную оболочку водного бочка, точно это верхняя плоть, оттуда появляется сиреневый клюв-присоска, переходящий в луковую головку с двумя черными дробинками очей... Голова издает кукованье, но не как обычные кукушки: ку-ку, ку-ку. А монотонные, леденящие сердце, парализующие односложно: Ку. Ку. Ку. Ку.

После чего, отогнув пульсирующую шею, ударяет свою жертву в затылок, быть может, никем никогда не целованный, туда, где черепная кость под кожею перетекает в шею, и, погрузив в отверстие присоску, до капли выкачивает мозг несчастного. Его исполненный ужаса и боли предсмертный вопль поглощают шум стихии и гул авиамоторов. На утро обычно обнаруживают мертвеца с дырой в затылке, и череп его после вскрытия оказывается пуст!