Майская ночь лемуров - [11]

- Азизян, - заговорил я, стараясь не оглядываться в ихнюю сторону, вон там на минном поле сидят две этажерки - две, но если мы подойдем к ним все трое, они не станут с нами разговаривать, а вот если только мы - я и Сашко, тогда...

- Трудно сказать, - картаво, словно глумясь над Акцентом, заключил Азизян, но тут же, коротко бросив, - понял, - скорыми шагами направился к забору возле остановки, чтобы наблюдать за нашими действиями оттуда.

- Ну шо, дядя, попробуем? - сказал Нападающий, - только текстовать будешь ты.

- Спою им песню Азизяна про Окуня, - припугнул я в ответ.

Это были очень крепкие соски. У одной были зачесанные назад темно-русые волосы, ясное широкое лицо и такая же, я уверен, широкая, правильной формы задница, и талия. Сверху на ней был янтарно-молочного цвета батник из марли, ее медовая кожа, казалось, просачивалась сквозь нитки, словно свет Луны. Вторая носила короткую стрижку под Анни Жерардо, правда ничем, кроме волос, не напоминала эту копченую манду. На ней был фиолетовый джинсовый жакет, а под ним розовая майка, заправленная в кремовые брюки... Потом уже мы с Нападающим признаемся, хохоча, что если бы мы имели такие тела, как они крупные, гладкие и нежные, мы только бы и делали, что следили бы за собой, стирали бы друг другу тесные майки розового и желтого цвэта, и ебли бы друг друга, отказывая женихам-страдальцам. От нашего личного имущества, по мнению Леши-Моряка, вообще стоило оставить один мозг и хуй Нападающего. Мы чокнулись и выпили вина. Наш веселый смех звучал в молочной дымке рассвета, как рождение нового монстра. Старый монстр - юноша 220 или Азизян засцатый (он на этот раз не нарыгал) спал, сидя в бураковом кресле, как Барбаросса.

Мы подошли к ним на два шага, извинились, и я начал свою речь. Она была правильная, и почтительная, я говорил о вине и закусках, о достойной их чудесных фигур музыке из собрания завмага Пророкова, о том, что нам нужны именно такие... Доверяйте. Одним словом, немецкому солдату.

Хуны молча выслушали меня, переглянулись, и та, что была с короткой стрижкой, ответила за двоих, как будто дублируя французскую актрису: "Кажется, вы нас в темноте приняли за других".

Мы поклонились, развернулись и пошли туда, где в нимбе фонарного света восседал на парапете "рыбак у озера мрака" - Азизян, упрямо сплевывавший на уже и так забрызганный собственной слюною асфальт.

Настаивать было бесполезно, этим двум безмозглым Living Lovin' Dolls было насрать на свое будущее, уже полное предвкушения, как оно превратит их тела в кожаные мешки с какашками. Мы говорили на разных языках, их уже успели развратить своей ущербностью жалкие местные "мужчины". Кретинье ебаное, со своим цихлозомой-высоцким, слепым, кк аскарида, Стиви Вондером, похожие на своих укр. и евр. Мамочек замухрышки - надежные парни в деле просерания жизни.

Первое время нам нелегко было их обсудить - два "тугоногих" сгустка меда, обладавшие гравитационной силой для наших гениталий, которые стремились к ним, как тянутся к солнцу стволы деревьев, как ствол револьвера клонится к сердцу самоубийцы, как бомбы и утопленники мчатся, приближая гибельный всплеск.

Я вспомнил обложку альбома "Ohio Players" под названием "Honey" - мед. Бритоголовая модель поливает на ней себя густым янтарным составом из прозрачной чаши - от этого можно сгнить. Например, на дне одной фиолетовой вазы с тюльпанами, если выплеснуть туда небольшое количество испорченного вещества, тоже появятся опарыши. Так утверждал Азизян.

Обнаружив, что мы возвратились одни, без пизд, он усилил было свое стробоскопическое харканье, потом слез с забора и снова начал бормотать: "вечно, вечно". Мы терпеливо ожидали окончания припадка. Оно совпало с появлением троллейбуса. Неожиданно для всех Азизян хлопнул себя пятерней по очку и, дрыгнув в воздухе ногами, понесся к остановке. "Шура, ты куда?" закричали мы ему во след.

- В жопу труда, - коротко огрызнулся "Шура".

- Посрать на провода, - подхватили мы хорошо нам известный клич.

В салоне троллейбуса было душно. Я был в курсе, что у меня выпирает сквозь кримплен моих брюк - то же самое, что у "SWEET" через атлас, а у физрука Смита сквозь небесный трикотаж. "Дядя, а что это у вас? - Тоже, что и у тебя". Я покосился на это же место у Нападающего - там тоже виднелось приличное вздутие. Как у шнурка Вильмера в "Мальтийском соколе", оттого что у него в карманах пистолеты. Мне захотелось рассказать на кого была похожа мадам в марле - на актрису из немецкого фильма "Die antwort weis ganz allein der wind". Я думаю, зайди такой человек в "Кабинет доктора Калигари" уборную Нападающего, и сами медные краны загнулись бы кверху. Азизяну было легче, он не успел толком оценить, какие соски нам даже не ответили "нет", а просто отмахнулись от нас, как лояльные граждане от сообщений радио "Свобода".

Нападающий завел "Маяк". Мы выпивали на кухне в поздний час. Каждый чувствовал себя в безопасности, несмотря на болезненные и неутоленные желания, притаившиеся до поры. Никто не хотел говорить о сексе, поэтому мы принялись перечислять известные нам кабаки. "Ноздрики", с вечерами при свечах и эпилептиком Ящерицей,с котором после каждого исполнения "Monkberry Moon delight" случался припадок petit mal, если он, конечно, не притворялся. "Театральный", где бэнд лабал, сидя на балконе, так что башли за песню им бросали в спичечном коробке, "Зустрiч", со старым добрым Йозефом, у которого на установке "Trova" была натянута натуральная барабанная шкура вместо хлипкого пластика, "Хмель", где Насильник пел кощунственным голосом песни о войне, и торжественно скандировал "Love story", порой вворачивая в текст матерщину: