Майорат Михоровский - [14]

Снежно-белые голуби кружили, касаясь клювика» запертой на все засовы души майората. Они пытались достичь сокровищницы и, взяв оттуда самоцветы, зажечь на небе прекрасную сияющую зарю, окутать ею Михоровского, омыть его разум, словно в источнике вечной жизни. И птичьи труды не пошли напрасно — сердце Вальдемара уже исполнилось нежности, он вот-вот готов был безраздельно отдаться во власть былых чувств. Всей душой он желал распахнуть златые врата волшебного сезама, чтобы рухнуть на его пороге в бессилии успокоения…

Но грозный вихрь всколыхнул деревья, растрепал гривы дубов, скользнул ниже, шумя в кронах, свища в дуплах. Лес, минуту назад окутанный тишиной, теперь_; шумел, бормотал, ворчал, а темная непроглядная ночь шла следом на подмогу вихрю, раскинув черные крыла над беспокойной чащобой.

Отлетели испуганные голуби-воспоминания, дивные голоса оборвали искусительную песнь, златые врата захлопнулись с треском. Последние перышки воспоминаний, оброненные вспорхнувшими птицами, разлетелись во мраке. Вернулась суровая действительность, обернувшись шумящими кронами деревьев и шелестом издавших листьев. Большие капли дождя посыпались с небес, словно свинцовые шарики, барабаня по ветвям, как горошины, — все громче, все звучнее.

Майорат тронул шпорами коня. Поехал по просеке и сторону Белочеркасс, измученный душевно прогулкой но темным катакомбам памяти. Позади остался черный, глухо шумящий бор, могучие дубы, гордые своей силой и величием.

О дубы! Вы не знаете топора, и потому голос ваш горд.

Шумите же громче, Волынские дубы! Никто не посмеет ранить вас острой сталью. Шумите!

XII

Бор возвышался, словно красавец-корабль на безбрежном пространстве океана, боролся со стихией и побеждал. Бесконечное скопище ветвей колыхалось, словно расходившиеся морские волны. Вихри сухих листьев взлетали кверху, ветер осыпал ими деревья, чтобы мгновением спустя отбросить и взметнуть с земли новые. Деревья яростно шумели, треща, скрежеща, заражая друг друга боевой яростью, азартно сшибаясь лбами, разнося дыхание войны все дальше в глубь чащобы.

Ветер безумствовал. Но и по земле надвигались враги. Крадучись, лисьим шагом приближалась какая-то темная лента, многоногое скопище, надвигаясь довольно быстро — приостанавливаясь, прислушиваясь, потом подползая ближе, — и ветер доносил порой глухой стук конских копыт. Порой шум деревьев казался воплем, словно стенанья погубленных душ наполняли чащу, холодя кровь в жилах живых. Тогда множество рук творило в воздухе знак крестного знамения.

Это шли люди. Толпа мужиков с топорами кралась рубить княжеский лес. Растянувшись гигантской змеей, людское скопище вползало в бор: серые свитки, лыковые лапти, поблескивающее в полумраке топоры…

Они вошли. Бор встретил их жалобным шумом, осыпал градом капель, попытался оплести ноги корнями и высохшими травами. Но мужики проворно, словно дикие коты, продвигались вперед, прыгая и хохоча от рад ворча по-медвежьи, и эхо зловещим предвестник смерти разлеталось по лесу.

Когда обрушился первый удар топора, деревья погнулись до основания. Суставы дубов пронзительно скрипнули. Топоры начали жуткую косовицу.

Двести человек, охваченных звериной жадность двести лиц, искривленных дикими гримасами, двести глоток, исторгавших дикий хохот торжества… Двести топоров взлетели и обрушились, вгрызаясь в тверды жилистые тела дубов.

Бор содрогнулся. Даже ветер умолк. Изумление страх заставили конвульсивно содрогнуться ветви. Неизвестная прежде тревога, огромная, внезапно поступившая, угроза заставили онеметь лесных великанов. Сердцевина их, кипевшая живыми соками, похолодела, от страха.

И ветер из врага леса мгновенно превратился в друга разнося от вершины к вершине словно бы звон похоронного колокола: «Вас убивают, дубы, вы гибнете, дуб Спасения! Спасения»!

Варварские топоры в руках человекоподобных бестий звенели громко, взлетали размашисто, словно цепы чертей, молотящих в пекле грешные души. Мужи тешились, нанося раны лесу, сражая самых рослых величественных магнатов чащобы. Топоры калечили, убивали неустанно.

Бор сдавался на милость, бор плакал над телами поверженных вождей, бор взывал о помощи. Тела дубов покрылись ранами, кроны их сотрясались в последи конвульсиях. Но много их еще стояло, прочно вцепившись корнями в землю, а те, что гибли, у мир мужественно, сохраняя величие до самого конца.

Когда несколько десятков лесных великанов рухнуло с грохотом, когда над их телами зашлись в плаче собратья, а мужичье звериным воем ознаменовало свое торжество, в Белочеркассах начался переполох.

В спальню майората громко застучали:

— Проснитесь, пан майорат!

— Что там? Запыхавшийся голос произнес лишь:

— Мужики валят лес! Майорат вскочил, как подброшенный:

— Какой? Где?

— В урочище Черных дубов!

— Коня мне, живо! Все на коней!

Камердинер бегом бросился передавать приказ.

Майорат лихорадочно одевался.

Он любил эти дубы, перенес бы их в Глембовичи, будь это в человеческих силах.

Его дубы гибнут, гибнут… Господи Иисусе!

Прошло всего несколько минут, и майорат, в костюме для верховой езды, галопом мчался к лесу во главе пожарных, егерей и слуг. За ним, не отставая ни на шаг, летел верный Юр, ругаясь про себя, что нет под рукой его хлопцев, глембовических егерей, — уж они постояли бы за пана и его бор!