Майерлинг - [35]

– А пока, мой принц, вам нельзя переутомляться. Вот единственный практический вывод из нашего разговора.

– Уж скорее попросите меня прекратить жить, – ответил Рудольф тоном, поразившим старого доктора. – Вы умный человек и сейчас, как и другие, посоветуете мне быть умеренным во Всем. А это как раз и невозможно. Хотите провести хотя бы один день со мной? Выслушайте меня, а потом решите. А пока выпейте порто. Если оно вам понравится, я пришлю вам несколько бутылок. Подобного ему вы не найдете нигде в Вене.

Он наполнил стакан доктора Видергофера и продолжал:

– В половине восьмого утра Лошек будит меня. Это нелегко, так как к этому часу я сплю крепко-накрепко, накануне улегшись, к сожалению, только в три часа, и сна мне не хватает.

– Вот теперь самое время вмешаться эскулапу, – прервал его врач. – Ложитесь до полуночи, и все постепенно наладится.

– Терпение, терпение, ваше суждение поспешно. В половине девятого начинается мой официальный день; я работаю с адъютантом, с военными, даю аудиенции, председательствую на комиссиях. Короче, не жалею сил. У меня возникают идеи – представьте, я все-таки принц, – и не только идеи, но и планы действий! Но чем все это кончается? На том посту, который я занимаю, нет места идеям. А если они у вас есть, вы вызываете недоверие. Если вы выдвигаете план, это еще хуже.

Вы сразу попадаете в разряд подозрительных личностей… Я – подозрительная личность, доктор, вам надлежит это знать. В официальных кругах мне противостоит твердая оппозиция, неослабевающее сопротивление. Конечно, все эти люди чрезвычайно вежливы и демонстрируют преданность. Формально они во всем со мной согласны. Но по существу не уступают ни на йоту. Ноль, ноль, ноль – вот результат моей упорной изматывающей работы, притом, осмелюсь подчеркнуть, многолетней работы ума… И так обстоит дело в любой области, какую ни возьмите. Я либерал, я вызываю подозрения. Подумайте, разве это не разрушает нервную систему? Вот вы медик. Предположим, что после упорных стараний вам удалось найти лекарство от болезни. Вы можете спасти жизнь несчастных. И что вы скажете, если ваши коллеги по университету единым строем выступят против вас и вашего открытия?

– Это случается, мой принц, и нередко, поверьте мне.

– Но лично вы можете вылечить людей, которых вы пользуете. Вы добиваетесь положительных результатов. Я же лишен возможности действовать подобным образом, хотя мой пациент требует самого большого внимания, это ведь двойная монархия всего-навсего. А эти безмозглые господа позволят ей скорее околеть, чем хоть раз прибегнуть к прописанному мною лекарству. Я чувствую всю глубину творимого зла, и это меня мучает. Иногда мои головные боли настолько сильны, что вы сами из жалости даете мне немного морфия. К концу дня у меня остается только одно желание: забыть, что я делал, забыть собственный гнев, потерянное время, глупцов, против которых я сражался… Но я еще не свободен – мне надо появляться на приемах, на завтраках, обедах, ужинах. Я должен продолжать играть свою роль – хотя там можно умереть от скуки. Случаются такие обеды, за которыми, мне кажется, не выпей я вина, я поубивал бы всех сидящих за столом. Они и не подозревают, что обязаны своей жизнью превосходному шампанскому, которое мне наливают… Я не говорю уж о тех интригах, что плетутся вокруг меня. Со мной связывают надежды многие достойные люди. Прохвосты пользуются этим и не оставляют меня в покое. Иногда они проявляют столько хитрости, что мне не удается ускользнуть от них. Сколько времени они у меня отнимают!.. А женщины – поскольку мы говорим сегодня откровенно, – что сказать о женщинах? В кондитерских, чтобы отвратить продавщиц от сладкого, им позволяют есть все, что они хотят, целый день. Наступает пресыщение, и они больше ни до чего никогда не дотрагиваются! Увы, доктор, для наследного принца в Австрии не существует запретного плода. Меня должны бы пресытить столь доступные вещи… Так оно и есть в некотором роде, – принц заколебался, – по крайней мере в духовном плане, если вы понимаете, что я хочу сказать. Но я сделал открытие. Оно состоит в том, что женщины – народ удивительный, мой дорогой доктор, их никогда не постигнешь, и они настолько непохожи, что сказанное об одной неприменимо к другой, – женщины „тоже приносят забвение“, как поется в песне. И не обманывайтесь на мой счет – прежде всего я нуждаюсь в забвении… Вот и конец моей истории.

Он откинулся в кресле и закрыл глаза.

Длинная речь не оживила его, напротив, заставила побледнеть. Врач смотрел на него с беспокойством. Лицо принца осунулось, кожа под глазами, запавшими в результате посещений тех, кто „приносит забвение“, отливала голубизной; во вздувшихся на висках венах пульсировала кровь.

Прошла минута. Не заснул ли принц? Нет, он выпрямился, мгновение смотрел на доктора и продолжил, будто не было паузы:

– Мне надо забыть, кто я есть, значит, забыть, что я принадлежу к той породе, дышащей на ладан, о которой вы говорили. Мне надо забыть о несправедливости жизни, которая заставляет меня расплачиваться за безумие и злоупотребления предшествующих двадцати поколений. Мне надо забыть, наконец, – в его голосе послышалось нечто значительное, – что я не имею права быть счастливым, что ни на мгновение мне не дано свернуть с начертанного пути. Вот почему вечерами после таких дней, что я вам описал, я пускаюсь во все тяжкие… Забыться не так просто. Это требует времени… Вот я и возвращаюсь в этот старый дворец, к стерегущим меня предкам, между двумя и четырьмя часами утра.