Маяковский - [200]

Он по-прежнему встречался с самыми разными людьми, утоляя свой интерес к жизни. В воспоминаниях мексиканского художника Диего Риверы, посетившего поэта в Москве, есть такая запись:

«В один очень холодный вечер (это было в середине ноября 1927 года. - А. М.) Маяковский пригласил нас к себе в дом... Там было жарко, как в печи, и там действительно пылал энтузиазм тех, на чью долю выпали радость и честь воспользоваться гостеприимством гения. Нас было много в его доме... К Маяковскому пришли и люди, знаменитые уже тогда, и люди, которые стали знаменитыми впоследствии. Среди первых был Теодор Драйзер...»

Американский писатель в книге «Dreiser Looks at Russia» с уважением говорит про Маяковского: «В противовес некоторым, он совершенно не боится, что его индивидуальность будет подавлена коммунистической программой».

Вечер в доме Маяковского всем доставил большое удовольствие. Маяковский умел принимать гостей и привлекал их не только щедростью. Он был интересен как собеседник, как личность, как человек оригинально и крупно мыслящий. Но «домашние» приемы в Гендриковом зависели не только от него, Маяковский должен был считаться с Бриками, поэтому нередко приходилось принимать гостей в тесной комнатке в Лубянском проезде.

Многие интересные встречи с людьми, конечно, происходили во время поездок, и впечатления от них оседали в блокнотах в виде строчек, строф, рифм, образных находок. А еще больше оседало в памяти и использовалось и в стихах, и в выступлениях, встречах и разговорах.

В поездках по стране Владимир Владимирович выступал не только в роли «солиста» поэтических вечеров. Он выступал и как лектор-пропагандист по актуальным вопросам внутренней и международной жизни, как представитель «Комсомольской правды», как лидер Лефа... Выступал всегда, когда была к этому возможность, но... Выросший под щедрым солнцем Грузии, он трудно акклиматизировался на севере. Иногда вечера срывались из-за болезни, и он глубоко переживал, приносил свои извинения организаторам. Жаловался Катаеву:

- До сих пор никак не могу привыкнуть к этому паршивому климату. Апрель называется!.. Разве это апрель? Гибну, как обезьяна, привезенная из тропиков.

Для него, человека железной дисциплины и организованности, человека слова и дела, даже в какой-то степени педанта, было невыносимо сознавать, что он кого-то подвел, стал причиной пустых хлопот.

В апреле 1928 года были отменены выступления в Смоленске, Витебске и Минске, была отменена предполагаемая заграничная поездка. Маяковского терзал грипп, около месяца он пролежал в постели. «Мне чудовищно не везет... - жалуется он в одном из писем, - я делаю все, что можно, - целый день жру пилюли, закручиваюсь в компрессы и ставлю банки, а главным образом два термометра и все-таки с трудом изгоняю каждые четверть градуса».

Общественный темперамент не позволял Маяковскому сидеть на месте, он сам ищет встреч с людьми, ходит по редакциям, вооружая их сотрудников идеями газетных выступлений, получая постоянную свежую информацию о событиях в стране и за рубежом, вступает во всевозможные дискуссии, затевает их, пишет Луначарскому по вопросу о школьных учебниках литературы, принимает участие в обсуждении проекта авторского права, ведет переговоры с ВЦСПС о профсоюзном членстве писателей...

Письмо к Луначарскому возникло из-за разногласий с Госиздатом по поводу «Школьного Маяковского». По решению ГУСа (Главного ученого совета) в школах вводилось изучение «живых писателей». Среди них ГУС назвал Маяковского и утвердил состав книги без авторского участия. В состав книги включались отрывки из «Войны и мира», «Левый марш» и «Прозаседавшиеся». Маяковский предлагал «Облако в штанах», «Солнце» и, конечно, «Хорошо!».

Кроме того, он излагает в письме к Луначарскому принципы подготовки и выпуска таких изданий, считая, что «материал... надо подбирать наиболее характерно, полно и современно...» и что к критическому разбору надо привлекать людей квалифицированных.

«Идея преподавания живой литературы прекрасна и революционна...» - пишет Маяковский, поддерживая это начинание.

Исполбюро Федерации писателей, полагаясь на темперамент и полемические способности Маяковского, направляет его своим представителем в правительственную комиссию по рассмотрению писательских нужд. 15 февраля 1930 года он присутствует на заседании этой комиссии в Совнаркоме РСФСР и принимает участие в обсуждении вопроса о взаимоотношениях писателей с издательством.

Маяковский специально, на один день, едет в Ленинград, чтобы выступить в Колпине перед рабочими Ижорского завода, и потом, на собрании читателей «Комсомольской правды», с восторгом говорит о том, что его слушали «восемьсот-девятьсот колпинских рабочих... вооруженных по последнему слову литературной техники и литературных знаний». Конечно, это преувеличение и опять оттого, что Маяковскому не терпится заглянуть вперед, увидеть сегодня то, что пока брезжит как идеал.

И в эти последние месяцы жизни в нем ощущается какая-то ненасытность, непомерная жажда действия. То он дает лозунги Электрозаводу по борьбе с потерями, то пишет текст для циркового представления о 905-м годе («Москва горит»), то выступает на конференции МАПП, на диспуте «Пути советской литературы», председательствует на открытии клуба театральных работников, снова едет для выступлений в Ленинград, выступает на вечере памяти Велимира Хлебникова, на Трехгорке, на вечере «Писатели - комсомолу», на диспуте о пьесе Безыменского «Выстрел»... Наконец, вместе с Д. Моором, возглавляет графическую мастерскую, «которая должна выработать новые формы массовых демонстраций». Узнав, что Мейерхольд написал сценарий по роману Тургенева «Отцы и дети», Маяковский делает заявку на роль Базарова. Мейерхольд потом признавался: «Я, конечно, не мог допустить его играть эту роль, потому что Маяковский, как тип, слишком Маяковский, чтобы кто-нибудь поверил, что он Базаров».