Маяк - [10]

Однако никто из его сотрудников не приходил к нему в гости. Как и подобает новичку, он поначалу старался быть как можно более тактичным, понимая, что он проходит испытательный срок, гораздо более длительный и отличающийся гораздо более строгими требованиями, чем предварительная оценка его пригодности со стороны старших офицеров. Он надеялся если уж не на дружбу, то хотя бы на терпимость, уважение и признание коллег, во всяком случае, в той мере, в какой он этого заслуживал. Но он сознавал, что пока на него посматривают с некоторой настороженностью. Ему представлялось, что его окружает целый ряд разнообразных структур, включая и уголовное право, призванных защищать, в частности, его национальное самосознание, будто его так же легко оскорбить, как девицу викторианских времен, узревшую, как эксгибиционист обнажает перед ней гениталии. Он хотел бы, чтобы эти защитники расового равноправия оставили его в покое. Чего они, в конце концов, добиваются — продемонстрировать, что нацменьшинства болезненно обидчивые, психически неустойчивые параноики? И все же Бетон готов был согласиться, что отчасти он сам создает эту проблему, что его сдержанность, более глубокая, чем робость, и не столь простительная, мешает сближению. Они не понимали, кто он такой на самом деле: он и сам этого не понимал. И дело не просто в том, что он полукровка, думал Бентон. Лондон, тот мир, где он жил и работал, тот мир, который он знал, был населен множеством женщин и мужчин, вышедших из смешанных семей — разными в этих семьях были и национальность, и религия, и цвет кожи. Но все они, как ему казалось, умели уживаться.

Его мать была индианка, отец — англичанин. Она — врач-педиатр, он — директор единой средней школы. Они влюбились друг в друга и поженились, когда ей было семнадцать, а ему на двадцать лет больше. Оба тогда были страстно влюблены, да и сейчас тоже. Фрэнсис по свадебной фотографии видел, как изысканно красива была его мать. Она и теперь все еще изысканно красива. Она принесла с собой в этот брак не только красоту, но и деньги. Сын с самого детства чувствовал, что непрошено вторгся в этот замкнутый, самодостаточный мир двоих. Они вечно были заняты сверх головы, и мальчик очень рано научился понимать, что время, проводимое вдвоем, было для них драгоценно. Он знал, что родители его любят, что они хотят, чтобы ему было хорошо, заботятся о том, чтобы у него было все, что нужно. Однако если ему случалось тихо и неожиданно войти в комнату, где отец и мать были вдвоем, он замечал облачко разочарования на их лицах, быстро — но недостаточно быстро — сменявшееся приветливыми улыбками. Разница в вере, казалось, никогда им не мешала. Отец был атеистом, мать — католичкой, и Фрэнсиса воспитали в этой вере, он и образование получил соответствующее. Однако уже в подростковом возрасте он отошел от веры, как бы оставив ее в покинутом навсегда детстве. Ни мать, ни отец этого вроде бы не заметили или, если заметили, не считали себя вправе задавать ему вопросы.

Они брали его с собой в ежегодные поездки в Дели, но и там он чувствовал себя чужаком. Представлялось, что его ноги, с мучительным усилием расставленные на вращающемся земном шаре, не могут обрести прочного места ни на одном из двух континентов. Отец Фрэнсиса любил снова и снова приезжать в Индию, чувствовал себя там как дома, его встречали там с возгласами радостного восхищения, он смеялся и всех поддразнивал, его тоже поддразнивали, он носил индийскую одежду, совершал садам с большей легкостью, чем пожимал руки у себя, в Англии, и когда наступало время отъезда, все плакали, прощаясь. Когда Фрэнсис был ребенком, а потом и подростком, вокруг него все суетились, над ним восклицали, восхищались его миловидностью, его умом, а он стоял, ощущая неловкость, вежливо возвращая комплименты и понимая, что здесь он не на своем месте, что он — чужой.

Он надеялся, что раз его отобрали в спецотдел Адама Дэлглиша, это поможет ему почувствовать себя на своем месте на работе и, может быть, даже в своем разъединенном мире. Вероятно, так оно и оказалось, во всяком случае, до какой-то степени. Он знал, что ему повезло: работа в этом отделе считалась несомненным достоинством, если речь заходила о повышении в должности. Последнее дело, которое ему пришлось расследовать (оно, кстати говоря, было и самым первым его делом) — смерть при пожаре в Хэмпстедском музее, — было проверкой, которую, как ему казалось, он прошел вполне успешно. Со следующим вызовом могли возникнуть проблемы. Поговаривали, что инспектор Пьер Таррант — руководитель требовательный и работать с ним порой совсем непросто, но Бентон чувствовал, что сможет сотрудничать с Таррантом, потому что разглядел в нем черточки, которые были ему вполне понятны: честолюбие, некоторый цинизм и жесткость — эти качества он замечали в самом себе. Однако теперь, когда Таррант перешел в антитеррористический отдел, Бентону придется работать под руководством инспектора Кейт Мискин. А Кейт Мискин — это совсем другое дело. С ней будет гораздо сложнее, и не только потому, что она женщина. Она всегда корректна по отношению к нему и не так откровенно критична, как Таррант, но он чувствовал, что она постоянно испытывает какую-то неловкость, работая с ним. И дело вовсе не в цвете его кожи, не в том, что он мужчина, и даже не в его социальном статусе, хотя он догадывался, что у нее есть какие-то комплексы на этот счет. Просто он ей не нравится, и все тут. С этим ничего не поделаешь. Надо будет как-то научиться с этим справляться, и как можно скорее.