Май, месяц перед экзаменами - [41]

А пока что ботинки его четко бьют по бетонной дорожке, мысли же носятся в голове стремительно и больно.

Ну, что ты торопишься, что ты летишь так, будто столкнулся кто его знает с какой новостью? Будто случившееся с тобой сию минуту не из той же серии, что и четырехкомнатная квартира, бесплатные путевки к кострам и звездному небу и те самые шпаргалки, которые ты всего месяц назад так усердно выпрашивал у Нинки? Или ты хочешь сказать, там была хоть какая-то видимость благопристойности? А здесь слишком уж голо, слишком на ладони протягивали тебе возможность?

Именно это тебя так подбросило, Витенька? Значит, если бы…

Нет, ты никогда не любил лицемерия. Ты просто не всегда вовремя понимал, что есть лицемерие.

Ты не любил лицемерия, но ни разу по-настоящему не сразился со своим отцом, который умеет порассуждать и о размахе наших строек, и об ответственности человека перед обществом. Ты ни разу не сразился с отцом, тебе всегда казалось: достаточно одних иронических взглядов, чтоб выразить свое отношение и к метлахской плитке, и к этой четвертой комнате.

Что ж сейчас ты несешься к своему классному и никакой иронии нет у тебя ни во взгляде, ни на душе?

Глава пятнадцатая. Опять от автора

Людмила Ильинична еще не проснулась как следует, еще не открыла глаза, не пошевелилась, но уже почувствовала: ей не хочется шевелиться, открывать глаза, просыпаться. Не хочется думать о том, что она сделала вчера, и еще меньше о том, что надо сделать сегодня.

А между тем делать что-то надо. Секунду Людмила Ильинична лежит неподвижно, совершенно неподвижно, будто подстерегая какое-то пока ей неизвестное, но единственно верное решение.

Может быть, стоит сходить к инженеру Антонову? Спросить:

«Виктор вам ничего не говорил, Сергей Иванович?»

«Какая-нибудь неприятность, Людмила Ильинична?»

Хорошо, она сумеет сделать такое лицо, что Антонов поначалу решит: неприятность не у нее — у Виктора. Ляжет грудью на стол, обопрется подбородком на сложенные башенкой тугие кулаки, весь внимание.

«Так что же случилось, Людмила Ильинична?»

И надо будет объяснить: случилось не с Виктором — с нею.

Предложила она вчера Виктору прорешать те самые задачи, которые включены в экзаменационные билеты и которые ученикам не положено знать, пока они эти билеты не вытянут. А Виктор взял и заявил, что пойдет и сообщит о случившемся своему классному руководителю, той самой Анне Николаевне. Антонов тоже, очевидно, имел случай познакомиться с нею довольно близко и составить мнение насчет того, какой шум может поднять эта женщина.

В том-то и беда, что Антонов действительно имел случай и составил мнение. Людмила Ильинична видит, как меняется лицо Антонова, только что приветливо и с любопытством придвинутое к ней. Глаза Антонова, заплыв ледком, ничего не выражают, кроме готовности терпеливо выслушать до конца эту глупую, какую-то просто детскую историю, в которую влетела самостоятельная как будто женщина, завуч второй Первомайской школы; как бы ей объяснить популярнее, что в такие истории не влетают или, но крайней мере, не оставляют следов…

Людмила Ильинична сама отлично знает — не влетают и не оставляют.

Людмила Ильинична смотрит в крепкое, моложавое лицо Антонова, появившееся прямо перед ней из свежего утреннего воздуха. Она даже слышит голос Антонова, рассуждающий не злобно, нет, скорее мягко и назидательно на тему: почему не имела она права ставить Виктора и Милочку в исключительные условия. Сегодня, когда никому не дано ставить одних в исключительные условия перед другими. Сегодня, когда… Воображаемый Антонов перечисляет преимущества сегодняшнего дня и прихлопывает рукой по столу, закрепляя сказанное. Людмила Ильинична, сама не заметив, награждает его своим жестом, своей манерой высказываться, отбивая одну четко высказанную мысль от другой. До таких ли мелочей, как манеры, Людмиле Ильиничне сейчас! Еще несколько минут лежит она, прислушиваясь к непривычному оцепенению, охватившему все ее существо и диктующему покорность, с которой она слушает хотя бы и воображаемого Антонова.

Хватит! Тем более, что за Антоновым Людмила Ильинична видит целую вереницу тех, кто хочет высказаться. Когда-то Людмила Ильинична уже представляла себе скандал, который может разразиться, если…

Хватит! Еще перед Антоновым она может кудахтать. Но ни перед Зинаидой Григорьевной, ни перед Аркадием Борисовичем, ни перед другими она не собирается этого делать!

Людмила Ильинична резким толчком отбрасывает одеяло. Откуда появилась эта мысль — бежать к Антонову и разливаться перед ним, обгоняя события?

Как же! Пробьешь Антонова кудахтаньем! Тут не без удовольствия Людмила Ильинична соображает, что и ее саму не пробьешь кудахтаньем. Ее вообще не так-то легко чем-нибудь пробить, выбить из колеи, заставить биться головой об стенку.

Подумаешь, не видела она врагов, что так заметалась перед этим сопляком, перед этим щенком, перед дружком Нинки Рыжовой…

Людмила Ильинична легко вскакивает с кровати, легко открывает окно, обе створки сразу. Людмила Ильинична старается чувствовать себя так, будто с плеч ее свалился не только груз нынешних забот, но и еще, по крайней мере, десять — пятнадцать лет жизни. Людмила Ильинична даже напевает какой-то веселенький, прямо бравурный мотивчик, какой-то пошлый, вязнущий в ушах — век бы она его не слыхала! — мотивчик.