Май, месяц перед экзаменами - [36]

Или, может быть, дело заключалось в том, что несправедливость довольно ощутимо расхаживала по нашему Первомайску то в образе золотоволосой девочки из моего класса, то в обличии уверенного в себе, веселого, размашистого, незаменимого специалиста Антонова-старшего.

Нет, наверное, важнее всего все-таки была моя ссора с Алексеем Михайловичем. После того вечера, когда я пыталась поговорить с ним насчет квартиры Сашеньки Селиной, мы только здоровались. Алексей Михайлович не прятал от меня глаз, но глядел как-то просительно, словно острая, но давняя боль точила ему уголок сердца и он хотел, чтоб я эту боль поняла. Для меня же имя ей было одно: желание покоя.

Алексей Михайлович ходил в магазин теперь не чаще, чем раньше, но мне казалось: бутылка с кефиром, зеленый хвостик петрушки и банка томатного сока и есть то главное, ради чего он живет. Может быть, если бы он покупал не кефир, а мясо, не томатный сок, а пиво, я злилась бы меньше.

И хотя до пенсии Алексею Михайловичу было еще добрых десять лет, мне казалось — он уже ушел на пенсию. Во всяком случае, по моему ведомству.

Он уже не был ни тверже, ни справедливее, ни мудрее меня. Он был просто старик из соседней квартиры. И никакие конники, никакая рыжая степь не вспоминались больше, не приходили мне на ум в связи с этим стариком. Не представляла я также сырого, туманного, хлюпающего леса, по которому идут люди в жестких, промерзших плащ-палатках, до крови рассекающих кожу своими жестяными складками. И в лагере рядом с тем последним плачущим ребенком на грязной, скользкой соломе я видела только Ивана Петровича Шагалова, больше никого.

Я понимала: так несправедливо. Но ничего не могла с собой поделать. Я как-то окаменела по отношению к Алексею Михайловичу. Мне стало тупо, скучно и ненужно.

Впрочем, я прекрасно понимала: это не навечно. Я сделаю еще одну попытку постучаться. Понимала я и то, что начинать стучаться надо. Надо немедленно, и, уж во всяком случае, до того, как Антонов-старший получит квартиру.

Но я боялась еще раз наскочить на фразу вроде той: «В этом деле я вам не помощник» — и увидеть пустые глаза. Да и кроме того… но я старалась не ковырять глубину своих отношений к Алексею Михайловичу. Я просто отмахивалась от этой глубины.

И вот однажды, когда я кружила по комнате, взвешивая всякие «за» и «против» моего предстоящего визита, в дверь постучали. Мне надо было перевести дыхание, прежде чем более или менее спокойно сказать: «Войдите!» На пороге действительно стоял Алексей Михайлович.

«Почему же он казался мне совсем седым? Еще довольно хорошо видно, каким он был в молодости», — подумала я. Но эта мысль тотчас отлетела, сменившись удивлением.

— Вы можете отправить меня назад, — сказал Алексей Михайлович, пригибая плечи, будто дверь моей комнаты была ниже его роста, — вы можете отправить меня назад, я даже не очень обижусь. Но я пришел…

Я не стала дослушивать, зачем он пришел. Я придвинула ему стул так, что тот вылетел чуть не на середину комнаты. Я почти крикнула:

— Я хочу, чтоб вы очень обиделись. И чтоб…

Тут уж он перебил меня. Усаживаясь и улыбаясь моей нетерпеливости, Алексей Михайлович сказал:

— Я пришел поделиться с вами некоторыми соображениями…

Несколько секунд он помолчал, нагнув свою крупную, коротко стриженную голову. «Некоторые соображения», надо думать, были не из тех, которые легко идут с языка. Потом он кивнул сам себе и спросил:

— Вы знаете, что я знаком с Антоновым около двадцати лет?

Нет, этого я не знала.

— И что Юлия Александровна была моей невестой?

— Я слышала: она училась вместе с вами… — пробормотала я.

— Училась и любила меня, как сама утверждала. А потом со мной случились неприятности по работе. О такой исторической подробности вы, впрочем, знаете.

— Скажите, вам их подстроил Антонов-старший?

Кажется, в моем голосе звучало скорее утверждение, чем вопрос.

Но Алексей Михайлович, усмехнувшись, отрицательно повел своей тяжелой головой.

— Антонов был тут абсолютно ни при чем. Неприятности мои возникли сами по себе, а он только убедил Юлию Александровну, что я ей не пара… Недоучившийся техник — и такая девушка! Но он ее тоже любил, будем справедливы…

Алексей Михайлович ничего не добавил больше, но сквозь произнесенные слова мне явно послышались другие: «Ее нельзя было не любить. Знали бы вы, какая она была…» Ах, какая она была, я очень даже свободно могла догадаться: не по той все еще красивой, только отяжелевшей женщине, что жила у нас в поселке. Я догадывалась по выражению лица Алексея Михайловича.

— Зачем же вы отошли от нее? — почти крикнула я, глядя в это лицо.

— Не так сразу! — Алексей Михайлович засмеялся, и я не поняла, к чему относились эти слова: к моим торопливым выводам, возможно…

— Не так уж сразу, — повторил Алексей Михайлович. — Не так сразу, как вы думаете. Я провел с нею достаточное количество воспитательных моментов. Только она была взрослой женщиной.

— А он — победителем?

— Он действительно вернулся с войны.

— Я не о том.

— Не знаю. Он поспешил увезти Юльку.

Алексей Михайлович сидел, все так же откинувшись на спинку стула, изредка кивая сам себе, словно утверждая: и это можно или нужно сказать, и это…