Май, месяц перед экзаменами - [34]
Еще я вспоминал, какой тогда был ветреный и темный день. Тучи ползли низко, будто хотели надавить нам всем на плечи. Впрочем, через десять лет трудно судить точно, как тогда обстояло с тучами. Возможно, они возникли сейчас в моем воображении и плыли одна за одной, серые, слоистые.
Я рисовал себе такую картину, а вокруг все было как-то особенно просто и тепло по сравнению с ней. И буднично.
Картошка просвечивала в тазике с водой. Мать примостилась на низенькой уютной табуретке, фартук на ней был в мелких цветочках. А там, за окном, девчонки уже перестали скакать на одной ножке вслед за прыгающим по асфальту куском черепицы. Они теперь ходили обнявшись, прижав голову к голове, и тонкими голосами пели:
Это была какая-то считалка, что ли. Я только успел подумать, где они ее подхватили, как вдруг девчонки повернулись ко мне и долго, задумчиво посмотрели не то на меня, не то просто в наше рано освещенное окно. Платьица у них были одинаковые, в клеточку. Месяц серпиком лежал над самыми их головами.
Я смотрел на девочек, как они переступали своими ножками в свете от окна, и вдруг почувствовал себя до того квадратным, до того широким, если сравнить с ними или с этим месяцем, к примеру, или с Нинкой. Я даже вспомнил: однажды наша Аннушка назвала меня Микулой… забыл, как дальше его прозвище.
Непонятная нежность защемила у меня в сердце, как пискнула. И нахлынуло какое-то чувство ответственности, что ли. Как-то мне стало грустно немного: вроде я впервые осознал себя взрослым. Не в том смысле, что мне разрешалось или становилось возможным что-то. А в том, что прибавлялось груза.
И тут я спрыгнул с подоконника, сказал матери, что иду решать задачи, и отправился к Леньке Шагалову. Дома Леньки не было. Мария Ивановна в кухне ела борщ и далеко перед собой в вытянутой руке держала толстую медицинскую книгу, как держат книги только пожилые люди. Она в самом деле была пожилая, но очень маленькая, и поэтому сзади ее иногда и теперь принимали за девочку.
Ноги у нее были, наверно, тридцать третьего размера, не больше. Сейчас эти ноги стояли на перекладине соседнего стула, как раз так, как никогда не разрешала мне ставить мать. Я глянул на Марию Ивановну и вдруг подумал, что такими ногами было особенно трудно ходить в разведку по снегу, по грязи да мокрым, расползающимся листьям. И рукам ее было трудно переворачивать, поднимать, бинтовать тяжелых, костистых, заросших партизанскими бородами дядек.
— Борща хочешь? — спросила Мария Ивановна, на минуту поворачивая ко мне свое усталое, словно запыленное лицо.
— Я к Леньке, — сказал я, хотя само собой не могла же она подумать, что к ней.
— Леонид у Алексея Михайловича.
Мария Ивановна опять пристроилась читать, не обращая на меня внимания. А я все топтался на месте, вроде в первый раз увидел ее, эту кухню, аккуратные кастрюли на полках и маленькие руки.
— Что-нибудь случилось?
Наверное, у меня было какое-то не такое лицо, потому что Мария Ивановна — я слышал, когда сбегал по лестнице, — подошла вслед за мной к дверям и еще постояла там, прежде чем их захлопнуть.
Алексей Михайлович и Ленчик сидели друг против друга за большим письменным столом. Я прямо остолбенел, как вошел в комнату: между Алексеем Михайловичем и Ленчиком стояло как раз то, о чем я вспоминал несколько минут назад.
Самодельная, грубая кованая шкатулка стояла между ними. А в шкатулке была та самая земля напополам с патронами. Это я знал точно.
Алексей Михайлович кивнул мне:
— Садись. Мы с Ленчиком немного углубились в прошлое. Сейчас вернемся.
Несколько минут они молчали, не обращая на меня внимания. Вроде действительно возвращались из прошлого. Видимо, серьезный у них только что состоялся разговор, если судить по лицам.
Алексей Михайлович сидел, далеко по столу вытянув одну руку, и рассматривал ее, то сжимая, то разжимая пальцы. Будто прикидывал, сможет ли он еще осилить в предстоящей драке. Рука была большая, надежная. Наверняка посильнее, чем у нас с Ленькой. Хотя, в общем-то, Алексей Михайлович вполне мог уже считаться стариком.
Только как о старом я о нем не мог думать, в особенности сейчас.
На лице у него все больше проступало такое выражение, будто он решился на что-то рисковое и веселое. Но ведь не поколотить же кого-то он собирался в буквальном смысле слова?
Может быть, просто рассказывал Шагалову, как прошла их с Иваном Петровичем молодость? И сейчас какой-то случай из этой молодости был у него перед глазами?
Потом он сказал Леониду:
— Вот так-то, дорогой. Как видишь, человеческие судьбы иногда переплетаются очень сложно. И хотя тут получается двойная неловкость, надо действовать.
— Поговорите сначала с ним самим, — попросил Шагалов.
Я понял, речь идет о Сергее Ивановиче Антонове, и каким-то образом продолжается разговор, затеянный сегодня Аннушкой.
— Я проведу с ним воспитательный момент, как говорят у вас в школе, — пообещал Алексей Михайлович, усмехнувшись. — Я должен был сделать это раньше, когда меня просила Анна Николаевна. Я отказался и, хуже того, никак не объяснил причины.
