Май любви - [56]

— Тем хуже. Не будете ли вы любезны передать ей, что мы с Филиппом были бы счастливы видеть ее у нас в субботу? Ведь в воскресенье Троицын день, и мы подумали, что она будет свободна накануне праздника.

— Благодарю вас за нее. Я передам ей ваше приглашение, и она сообщит вам, примет ли его. Я думаю, она будет восхищена.

— Надеюсь на это.

— Уверена, она увидит в этом свидетельство дружбы и обретет уверенность, что вы не сердитесь на нее, ибо несчастье с Кларанс произошло, едва она вышла из ее дома.

— У нас нет причин сердиться на Гертруду. Это было просто печальное совпадение, и я уже говорила ей, что она вовсе ни при чем.

Флори чувствовала себя плохо. Она не любила играть двусмысленную роль.

Когда они со служанкой выходили от аптекарши, послышались еще отдаленные раскаты грома. Небо на западе затягивало тучей, такой черной, словно чугунная доска в камине.

— Будет дождь, мадам, — сказала служанка. — Поспешим!

— У нас еще есть немного времени, Сюзанна. Прежде чем вернуться домой, я хотела бы зайти к мадемуазель Алисе, с которой давно не виделась.

Она воздерживалась от встреч с Алисой не столько из-за беды с Кларанс, сколько не желая говорить ей о Гийоме, дабы не дать заметить, какое место он занял в ее жизни. Но теперь все изменилось. Она может снова предстать перед подругой без слишком давящего чувства вины. Новость, которую она намеревалась ей сообщить, решения, принятые ею утром и подтвержденные последовавшим за тем разговором, служили ей достаточной опорой, чтобы отбросить смущение, сделать его незаметным.

Метр Николя Рипо жил с семьей невдалеке от площади рынка Палю, на улице Вьей-Драпри, в доме, где его семья безвыездно жила в течение более двух столетий и где ремесло суконщика переходило от отца к сыну.

Пробравшись через сутолоку улицы Жюиври, Флори и Сюзанна подошли к солидному дому. В четыре этажа, с коньком крыши, выступавшим над улицей, с лавкой на первом этаже и с мастерской, в которой работали ученики, он возвышался на улице своим фасадом в виде каркасной стены с кирпичным заполнением, в которой были прорезаны узкие окна, скрытым густой листвой сада. На улицу открывалось большое окно без стекол, перед которым был небольшой каменный парапет — там толпились покупатели. На откидных деревянных створках были разложены сукна всех цветов. Продавец горячо предлагал их прохожим, не переставая поглядывать на тучи, заволакивавшие небо над островерхими крышами.

Через постоянно открытую днем боковую дверь Флори со служанкой как свои вошли в лавку, поздоровались с метром Рипо, как обычно многословно объяснявшим что-то клиенту, и поднялись на второй этаж.

В большой, богато меблированной зале разбирала счета Иоланда, исполнявшая обязанности секретаря мужа. Алиса и Лодина, только что вернувшиеся из школы ближайшего бенедиктинского монастыря, где заканчивали свое образование, сидели около кровати со стойками, на которой неподвижно лежал их брат-инвалид. Они вышивали орнаменты для алтарей. Рядом пряли и шили две девушки из служанок. Все четверо сосредоточенно слушали мелодию, которую Марк импровизировал на своей лютне с мерой таланта, не лишенного привлекательности. В ногах юноши вытянулась кошка, на полу лежала борзая, которые, казалось, также внимали разливавшейся вокруг них музыке.

— Смотрите-ка! Это же наша Флори, решившая наконец нас навестить! — вскричала Алиса с живостью, унаследованной от отца. — Мы давно тебя ждем, дорогая!

Молодая женщина приветствовала хозяйку дома, поцеловала обеих сестер, улыбнулась Марку, продолжавшему потихоньку перебирать струны. Он был старше ее на год, но всегда казался ей младшим братом, таким хрупким он выглядел. Неподвижность превратила его в бледное, бесплотное на вид существо, похожее не на шестнадцатилетнего юношу, а скорее на пораженного молнией ангела. На высоком, узком лбу каким-то таинственным знаком виднелся звездообразный шрам — след того самого падения на булыжники дороги, превратившего Марка в инвалида.

— Мне также хотелось вас повидать, — сказала Флори, усаживаясь рядом с подругой. — Но последние недели были такими тяжелыми, что было не до этого. Не знаю уж, как нам удалось пережить эти дни!

— Разумеется, тебе было не до нас, мы понимаем, — мягко сказала Алиса. — Ну, а как теперь твоя сестра?

— Общее состояние получше, рассудок же по-прежнему не проясняется!

— Какая мука для вашей матери! — вздохнула Иоланда. — Я не перестаю молиться за нее.

— А я молюсь за Кларанс, — с жаром проговорила Лодина, веснушки которой разгорелись от волнения. — Она по-прежнему никого не узнает?

— Увы, никого!

— Если ей теперь лучше, она, наверное, начинает вставать?

— С ней делают несколько шагов по комнате, но она, видно, этого не понимает… как, впрочем, и всего остального… Можно подумать, что душа покинула ее!

— У Кларанс отняли рассудок, я лишился ног, — заметил юный инвалид, прервавший на секунду свою игру на лютне, — Есть люди, обреченные на существование без чего-то самого необходимого!

— Правда, сынок, судьбы наши непонятны, если пытаться объяснить их с помощью такого несовершенного инструмента, как наш разум, — проговорила Иоланда, обращаясь к Марку с большой нежностью. — Тайны Сотворения для нас слишком неисповедимы. А уж если мы не можем чего-то понять, мудрость состоит в том, чтобы надеяться, довериться Богу, Который в начале всего.