Мавритания - [70]
Мешуи, которым нас потчевали в лагере регейбат, было подобием «банкета», на который мы были приглашены в Атаре. Там нашим хозяином был Сиди Али, один из самых богатых людей в ксаре. Хозяин принял нас в национальном костюме: в белых туфлях с поднятыми кверху носками, в широких шелковых вышитых черных штанах, просторной белой одежде и голубом тюрбане. Так же прекрасно, хотя и скромнее, чем отец, были одеты три его сына, самые старшие из десяти, которые допускались к «столу». Мы оставили сандалии у порога и вошли в просторную комнату, двери и окна которой выходили во внутренний двор. Пол был устлан матрацами и ковриками, у стен лежали кожаные подушки с красочным орнаментом. Мебели не было. Во всем чувствовалось богатство и изысканность. Когда мы уже уселись в кружок на матрацы, один из сыновей внес миску, чайник и полотенце. Он подходил по очереди ко всем присутствовавшим и поливал на руки над миской. После того как все вымыли руки, внесли нейлоновую скатерть в цветах и расстелили на полу, затем на нее поставили поднос с едой. В густом ароматном соусе плавали куски верблюжьего мяса. Вторым блюдом был кус-кус в жирном томатном соусе. С мясом я еще кое-как справлялась. Я просто брала куски и обгладывала кости. Но как есть рукой рассыпчатые, со стекающим жиром «клецки»? Сопровождавший нас Сиди Моктар показал, как следует это делать. Он набирал пальцами горсточку «клецок» и ловко подбрасывал ее на ладони, образуя небольшие шарики, которые отправлял себе в рот. Я пыталась делать то же самое, но безуспешно. Шарики никак не желали удерживаться, разваливались и превращались в кашицу. Все общество внимательно наблюдало за моими беспомощными усилиями, давало мне советы, но я продолжала оставаться непонятливой ученицей. Чтобы разрядить неловкую атмосферу, я начала смеяться над своей неуклюжестью и отсутствием сноровки. Все весело стали поддакивать. В конце концов не выдержавший Сиди Моктар еще раз выступил в роли покровителя и сам взялся за скатывание шариков, которые потом вкладывал мне в рот. Я была ему искренне благодарна, потому что кус-кус оказался великолепным блюдом. Манера есть руками и вкладывать гостю в рот вкусные куски уже давно перестала вызывать у меня удивление. Ведь я жила в иной цивилизации, и к ней следовало приспосабливаться. Изящество, с которым мавры едят руками, как, впрочем, и все их поведение, совершенно отличается от нашего, но не кажется чем-то неэстетичным. Если же говорить о гигиенической стороне дела, то здесь не остается ничего другого, как положиться на судьбу. Я пила воду из сахарских колодцев, пользуясь никогда не мытыми ковшами, задерживая зубами куски какого-то мусора, пила зрик, который делали в никогда не мытых бурдюках, и старательно размешанный также никогда не мытой рукой гостеприимной мавританки, ела из общей миски, покупала на базаре лепешки из фиников, густо усиженные мухами, — и вернулась такой же здоровой, какой уехала. Следует доверять солнцу пустыни и сухому климату, которые, как говорят, убивают все микробы.
Пиршество у Сиди Али приближалось к концу. Гости стряхнули с рук остатки пищи над подносом, еще раз обмыли ладони (роскошь! воду надо покупать по высоким ценам у водовозов), после чего разлеглись на матрацах и начали чистить зубы маленькими палочками, специально для этого купленными на базаре. Сиди Моктар лежал на спине, высоко упершись ногами о стену, — видимо, он считал, что это полезно для пищеварения. Беседовали вяло. В это время слуга внес небольшую печку с раскаленными углями и банку с вязкой как смола массой. Хозяин слепил из нее шарик и бросил в огонь — все помещение наполнилось голубоватым дымом и приятным ароматом. В конце приема еще раз подали чай и трубки.
Я была единственной женщиной в обществе. Только в связи с моим присутствием хозяйка дома появилась на минуту и, заглянув в нашу комнату через открытое окно, произнесла несколько традиционных доброжелательных слов в мой адрес. Как все жены обеспеченных мужей, она была очень толстой, с фальшивой, неприятной и кислой улыбкой на лице, которую я постоянно встречала у знатных женщин. Очевидно, такое выражение лица считается хорошим тоном. Молодые сыновья хозяина не сказали за все время ни одного слова, им не полагалось принимать участие в разговоре старших.
Вернемся, однако, в палатки лагеря. Прием здесь был более скромным, но проходил в приятной обстановке и затянулся до вечера. Становилось темно, издалека доносился трубный хрип верблюда. Это стада возвращались с пастбища. Козлята бросились к маткам, с которыми их разлучили на целый день. Но их успели отогнать, и мужчины приступили к дойке. Они подходили к каждой козе, приседали на корточки и выдаивали молоко в деревянные подойники. Все это проделывалось бесшумно, почти в полной темноте, и я не могла понять, как они в таком мраке способны опознать свою козу, да еще ту, которая не выдоена. Потом молоко взяли женщины и через воронку слили в бурдюки, где ему предстояло киснуть.
Около полуночи, когда мы давно уже лежали в постелях, начали доить верблюдов. Я наблюдала за этим из-под приподнятой стенки палатки. При свете луны к верблюдице подошли два человека, сняли с ее вымени этакий верблюжий «бюстгальтер», который надевается, чтобы на пастбище верблюжата не сосали молоко матери, и начинали одновременно доить ее с обеих сторон. Верблюдов доят в самое позднее время, чтобы взять молока как можно больше. Остаток выпивает верблюжонок. Хозяин, увидев, что я не сплю, пришел в палатку и угостил меня полной миской еще теплого молока. Оно было вкусным, сладким, очень напоминало коровье. Мавры считают его лакомством, лекарством от всех болезней, особенно от простуды и болезней легких, которым здесь подвержены многие. Это объясняется огромной разницей дневных и ночных температур. У мавров нет никакой теплой одежды: в одном и том же платье они переносят дневной зной и ледяные сахарские ночи. В некоторых палатках нет даже овчин, и люди по ночам дрожат от холода. В результате — постоянная простуда, из палаток часто слышится кашель.
