Мавр и лондонские грачи - [102]

После долгой, тягостной паузы заговорил Робин:

– Не ожесточайся, отец! Эти поражения многому научили рабочих. Они создали свои союзы.

– Союзы! – Отец зло расхохотался. – Да, да, и я, ваш отец, тоже вступил в такой союз. Стал чартистом и членом союза. Я не хотел отставать от других. Как услышал однажды выступление ирландца О’Коннора[31], сразу сказал себе: «Это хорошее дело». И с таким делом я решил связать свою жизнь. Так и поступил. А когда работал в Бирмингеме, мне поручили собирать стачечные деньги. Буржуи – те просто понять не могут, как это нам удается у бедняков собирать деньги для самых бедных. Им это казалось каким-то чудом. Я участвовал в составлении нашего воззвания. Когда же это было? Да, в декабре тысяча восемьсот тридцать третьего года. Мы тогда хотели поддержать бастующих рабочих в Дерби. Хозяева уволили тысячу пятьсот мужчин, женщин и детей. В ответ на это мы и призвали рабочих к забастовке.

Эдвард Клинг прислонился к прохладной стене и закрыл глаза. Воспоминания, захватывавшие его все сильней, все требовательнее, словно сами складывались в слова. И он заговорил, сперва запинаясь, а потом все увереннее:

– «Друзья! В этот час опасности мы призываем вас защищать права рабочих и разбить оковы рабства, грозящие задушить нас. В Дерби фабричные мастера сговорились с хозяевами, которые хотят держать нас вечно в нищете и невежестве… Вставайте, подымайтесь, рабочие люди, и помогайте вашим братьям в Дерби, ибо их дело – это наше дело, их чаяния – наши чаяния!»

От волнения голос Эдварда Клинга звучал хрипло. Долгие годы он прятал в своей груди воспоминание о тех пламенных днях, пытался стереть их из памяти, но сейчас они вновь вставали перед ним. Он поднял руки, чтобы его не прерывали.

– Это слова из нашего воззвания. Я помогал составить его. Мне тогда было двадцать два года. Год спустя наши союзы в Манчестере и Бирмингеме слились с союзами других английских городов в Великий национальный союз производств. Ах какие это были дни! Трудовой люд поднял голову. Но Объединенный союз существовал не больше года. Приток был слишком велик. Организация не поспевала за ним. Да многие и не хотели идти за Робертом Оуэном…[32]

– Мы уже не раз говорили об этом, отец, – осторожно вставил Робин. – Оуэн называет себя социалистом. Намерения его хороши, но он фантазер. Хочет создать царство справедливости, но не имеет никакого представления о том, как это осуществить. Он, правда, признал важность объединения, а все же верит, будто хозяева и рабочие могут мирно ужиться друг с другом. Не знает он пути, по которому должны идти рабочие.

– А ты сам-то знаешь? – резко оборвал сына Эдвард Клинг. Он всегда выходил из себя, когда критиковали героев его юности, особенно Роберта Оуэна.

– Да, знаю, – спокойно ответил Робин. – Знаю, потому что этот путь указали нам Карл Маркс и Фридрих Энгельс из Манчестера.

– А, да что там говорить! – Эдвард Клинг резко провел рукой по столу. – Мы, англичане и ирландцы, совершили великие дела, у нас есть вожди – О’Коннор, Лич[33] и многие другие. Вспомни хотя бы тех, кто составлял нашу Великую петицию, нашу Народную хартию: «Мы требуем всеобщего избирательного права, избирательное право должно быть независимо от продажных богачей и силы власть имущих, оно должно быть тайным…»

Эдвард Клинг возвысил голос и выпрямился, как бы готовясь произнести речь с трибуны, но тут же снова поник. К чему вспоминать? По всей стране прокатилась мощная волна демонстраций, а что пользы? Сколько людей вышло тогда на улицу! В Глазго – двести тысяч, в Манчестере – триста тысяч, да и повсюду – в Лондоне, Ланкастере – сотни тысяч! Сколько подписей они тогда собрали – и все напрасно.

Джо с возрастающим волнением слушал отца. Он хорошо знал историю Великой петиции с ее шестью пунктами, Народную хартию, которую лондонские рабочие прикатили к зданию парламента в виде огромного пергаментного цилиндра. На нем значились миллионы имен английских рабочих и горожан. А сколько стояло там крестиков вместо имен! Про себя-то Джо потихоньку посмеивался над этой огромной катушкой. Но сейчас, слушая страстный рассказ отца, он как бы видел перед собой длинный и трудный путь, который пришлось проделать рабочим, прежде чем они передали свои требования парламенту.

– Провалили нашу петицию! – как-то беззвучно произнес Эдвард Клинг. – Им это было легче легкого. В парламент не пустили ни одного нашего представителя. Да и по сей день их там нет.

– Но по всей стране начались восстания. Не забывай этого, отец! Они взбудоражили людей. Нагнали на фабрикантов страху…

– Ты-то что знаешь, тебе тогда было всего семь лет!

– Я читал листовки, отец. Я все очень хорошо помню. Ты ходил на собрания, митинги, и я слышал, как ты говорил. Люди называли тебя хорошим оратором. Я сам видел, как женщины плакали. Должно быть, ты находил такие слова…

Желая подавить волнение, отец сурово прервал его:

– Безумцем я был, вот кем! Я провозглашал слова, написанные одним из наших – ирландцем О’Брайеном[34]: «Всеобщее избирательное право – это значит: хорошее жилище, хорошая еда и питье, хорошая заработная плата и короткий рабочий день». – Эдвард Клинг горько усмехнулся. – Мы требовали всеобщего избирательного права, чтобы и мы, рабочие, могли участвовать в выборах. Это была наша великая надежда. Но мы ничего не добились. Рухнули наши надежды.