Матвей Коренистов - [7]

Он вспомнил встречу с Игнатьевым. Ему стало стыдно, что он тогда отвернулся от Игнатьева.

— То ли дело вот Игнатьев-то. Совсем не такой,— сказал Матвей неожиданно для себя.

Мария Петровна пытливо посмотрела на мужа и тихонько, боязливо сказала:

— Слушай-ка, отец. Пожалуй, будет упрямиться-то. Почитай, уж скоро три года ведь как ты бесишься. Позвать надо Степаниду с Александром. Наше ведь дитя. Али уж совсем отрекся?

Матвей шагал по шпалам в раздумье, а Мария Петровна продолжала:

— Не у одних нас так делается. Время такое. Вот у Сорокина тоже дети без венца живут, по-новому. А уж Сорокины ли не крепкие люди?

— Не знаю, мать... Я тоже думаю, что немного не ладно делаем,— ответил Матвей миролюбиво.

— То-то, схожу-ка я завтра к ним.

— Сходи, пожалуй...

— А как Стешка-то обрадуется. Она ведь простая душа... Немало мы ей лиха сделали, а она ведь не помнит зла-то. Сама вон выучилась, да еще дальше учиться хочет. А он-то, вон какой гвардеец! Посмотреть любёшенько. Он ведь теперь уже не слесарем работает, а на машиниста экзамен сдал и тоже собирается учиться. Мы ведь только живем, как запечные тараканы. Вот возьми Родиона Мокеича — мостовой сторож, и тот за грамоту взялся.

— За какую?

— Учится по грамоте.

— Ну-у?..

— Вот тебе и н-ну.

Домой Матвей пришел на этот раз успокоенный, точно он скинул с себя тяжелую ношу. На душе стало светлей. И весь этот день он был настроен весело. Мария Петровна его не видала еще таким. Он тщательно подмел возле будки, подчистил, точно готовился к какому-то празднику. Обходя свой участок, зашел к Мокеичу.

Тот сидел на пороге сторожки с растрепанной книжкой. Веселой улыбкой встретил он Матвея.

— Ну что, Ипатыч, как дела-то? А я, гляди-ка, чем занялся!

— Да, вижу я.

— Забавная штука. Вот ведь раньше глядел я на эти кругляшки, на крючечки, как баран на новые ворота. А теперь понятны они мне, знаю: «Встает заря во мгле холодной, на нивах шум работ умолк»...— Эх ты, мать твою курицу! Ведь просто-то как?.. Про осень в стишке написано... Ну, как погостил у зятюшка?

— Погостил хорошо,— сказал Матвей, горько усмехаясь.

— Что?.. Али он тебя неласково встретил?

Матвей рассказал о том, как ходил к Степану Шкабаре, а Мокеич, покачивая головой, произнес:

— Не люблю я твоего Степана. По-моему, он, так, ни с чем пирог. Одна видимость, что артельный, а в голове у него просто блажь одна сидит. Нынче этаких людей не любят.

К Узловой быстро шел поезд, из будки паровоза высунулся машинист и замахал рукой.

У Коренистова забилось сердце. Это был Александр Игнатьев. Он улыбнулся и, сняв шапку, махнул ей. Коренистов только успел услышать:

— Старичка-ам почтение!

Но грохот паровоза заглушил остальные слова Игнатьева. Он удалялся и приветливо махал шапкой.

— Ишь ведь как пронесся,— проговорил Мокеич.— Машина-то у него какая нарядная.

Но Матвей не слушал Родиона; он жадно вслушивался в удаляющиеся учащенные вздохи паровоза. Они, подобно веселому неудержимому хохоту, рассыпались эхом в густом бору — «хо, хо, хо, хо» — и падали.

Коренистов всегда любовался на горделивую поступь паровоза, когда встречал на своем участке поезда. Он чувствовал в этой машине величие, силу, одухотворенную человеческим разумом. Особенно хорош был паровоз Игнатьева. Он весь блестел: блестел дышлами, золотыми лентами, опоясавшими котел, а впереди на дверке дымовой коробки огнем горела большая красная звезда.

Ложась спать, Коренистов обнял жену и, похлопав ее по спине, ласково проговорил:

— Эх ты, мать ты моя мать. Сошлись мы с тобой, два дурака, и живем, небо-то коптим.

— Уж и верно, отец.

Но вдруг глаза ее дрогнули, из них выкатилась слеза.

— О чем это ты?

— Клавдейку жалко.

— Клавдейку?.. И мне тоже... Ну ладно, поживем, увидим.

— Спи давай.

— А я вот думаю, завтра бы вместе сходить.

— Куда?

— А к Степаниде-то.

Матвей подумал, вздохнул.

— Нет, мать, я не пойду. Все-таки я постарше их. Пусть уж они придут. Пусть уж она сломит гордыню свою перед родителями.

— Ну ладно... Как хочешь. Твоя воля.

— Да, да. Мне к ним идти — не к лицу.

На другой день солнце скатывалось уже к вечеру, когда Мария Петровна возвратилась от Игнатьевых.

— Ну, что, как сходила? — спросил Коренистов.

— Сходила, отец, только...— Мария Петровна точно споткнулась.

— Чего?..— насторожился он.

— Родила Степанида-то.

— Родила? Кого бог дал?

— Сына... Владимиром назвали.

— М-м. А где крестили?

— Ну, какое же, отец, крещенье?

— Как?!.

— Так. Лександра-то, подь-ко, коммунист, а Степанида-то комсомолка. Разве они крестят ребят-то?

Коренистов вскочил. Глаза его округлились и точно задымились, готовые вспыхнуть от гнева. Мария Петровна испуганно посмотрела на мужа.

— Ты чего это, отец?

— Русский я! Православный!..— крикнул он.— И Степку поп Еремей крестил в соборе, а она... А она мне татарчонка-внучка на руки сунет?.. Не маканого?! Не надо. Не надо!..

— Ну что же поделаешь, отец. Не наш грех. Матвей, грозно сверкнув глазами, свирепо стукнул по столу кулаком и крикнул:

— Не зуди меня! Грудь моя на части разрывается! Без венца живут ладно... я уже смирился, коли новые такие порядки завелись... Но такого срама — ребят не крестить... Не потерплю!.. Духу не надо! Близь дома не надо!..